Лиса попытался приподнять прикрывшую колодезный провал доску. Она оказалась невероятно тяжелой, и маг едва смог сдвинуть ее.
– Эй, господин, что это вы делаете? – послышался сиплый голос рядом с парнем.
Лиса увидел, что рядом с колодцем кто-то стоит, но широкий навес мешал рассмотреть как следует появившегося человека.
Оставив доску в покое, путник, вылезши из-под тенистой сени, наконец смог разглядеть обратившегося к нему человека.
Сухопарый, энергичный мужчина в простецкой тканой рубахе и грубых сапогах да теплом жилете не по погоде. Прозрачно-ореховые, светлые глаза на веснушчатом лице и копна соломенных волнистых волос, торчавших в разные стороны, делали его похожим на одуванчик. Он, как и сам Лиса, с интересом разглядывал пришельца.
– Водицы отведать хотьмо, что ли, – беззлобно говорит он, обращаясь к путнику, – так я враз вам принесу, токмо обождите, я сейчас у дом сбегаю и туточки подам вам попить. Ну, коли сильно жажда мучить, то айда за мною, – добавляет мужик и, делая плавный жест в сторону одного из домов, приглашает за собой Лису.
Настороженно оглядывая расположившиеся рядом с тропой строения, парень после небольшого замешательства следует за мужчиной, проходит мимо заблаговременно открытой доброжелательным хозяином калитки, делает несколько шагов по присыпанному песком маленькому дворику, переступает через порог дома и останавливается, едва оказавшись на укрытом пахучими травами земляном полу.
Лиса все еще ждет подвоха, но никакая гадость так и не появляется. Обращенная к нему спиной широкоплечая фигура мужчины наклонена над глубокой кадкой. Крышка приподнята, и до ушей путника доносится привычное журчание. Хозяин переливает из наполненного в кадке ковша воду в удобную жестяную кружку.
Все настолько обычно для глухого деревенского дома – огромная глиняная печь, аккуратно побеленная по краям рядом с чугунной задвижкой, подернута темными пятнами копоти, но забавные петухи и цветы по тыльной стороне оживляют картину. Все в доме убрано и чисто. Добротные скамьи, широкий стол да потускневшие фотографии в рамках. Укрытое фигурным покрывалом веретено покоится в углу, рядом с ним огромный старинный сундук, также покрытый салфеткой. Ведра и кадки с цветами. Пара потрепанных книг, чьи-то очки и мягкое потрескивание огня в печи, шипение кастрюль и тихое клокотание чайника, а совсем рядом приоткрытая дверь в глубину дома, где виднеется приколоченный к стене ковер и чугунная кровать, сплошь уставленная подушками.
– Женка к соседке побежала, вот-вот вернется, – отвечает хозяин, видя, что Лиса разглядывает нехитрое убранство его дома, – отобедаем вместе с ней. Если желаете, можете быть у нас гостем. Поедите и продолжите путеводить, а я вам погутарю. Туточки немного жителей. Коль до нас дошли, то и до слободки Петрушевой дойдете. Тракт-то знатный, до церкви идомый. Во времена деда много паломников со всех краев света здесь ходили, теперича единицы, да и то опосля зимы никого не видать. Предки мои говаривали, коли водици до реликварию не литься совсемича помрем, а тута вы идете. То за благо. Отобедайте с нами, господин. Жена у меня чудо как куховарит, просто загляденье. Ох, башка-то моя прохудившаяся, отпейте, господин, не обессудьте, чуток не забув. – Он протягивает парню большую жестяную кружку, и путник не глядя принимает ее.
Вода оказалась чуть солоноватой и довольно теплой. Близость плиты давала о себе знать.
– Ото я до лесного родника каждый день идуть, – оправдывается мужик, словно почуяв мысли Лисы. – Батя, коли жив був, колодезь наш заколотив, и такмо я та соседи мои теперича до лесу ходимо. Тама хоча и вода не така солодка, якмо тута, а то усе равно не до хутора следучего петляти. Недолеча он-то, но коли до нас, то воды оттедова не дотаскаешься, токмо еще для хлева та на женкины нужды надобнить. Тому и ходимо туда изредче, коли до родичей соберемося.
– Вот оно как, – не спеша отвечает ему Лиса, пораженный непривычной открытостью человека. – А до святилища далеко осталось мне идти?
– Нэ, – протягивает мужчина, а потом, немного насупившись, почесывая кудрявый затылок, охотно добавляет: – Отседова токмо два дня пути по дороге той, через соседские хутора. Ихмо много тамо будить, и переночуете како следить тама, божьи люди всема по нраву буть, такмо поведено в наших-то краях. Тако как, сотрапезничаете с нами-то?
– Если не в тягость буду, то с удовольствием, – говорит Лиса, украдкой удивляясь самому себе.
– Ой, прям неудобно, я ж то досиля не назвав то себя. Такмо я Кёрт Мусхен, сын Лёдзя-Однорука, нынечний володарь мельницы у реки, котора отседова дале по дороге буть, а вас как, господин, звать-то?
– Лисхен Кехти, – привычно отвечает Лиса, не запнувшись, врать ему не впервой.
– Токмо и познакомилися, – весело говорит Кёрт, пожимая руку путнику.
Затем, слегка переменившись в лице, он продолжает:
– Вот радость-то, – парень удивленно видит, как мужчина вплеснул руками: – А вот и женка-то моя Карха идеть. Прям у час назначенный. Тако сейчас отобедаем, господин.
Лиса непроизвольно оборачивается, пытаясь разглядеть входящих в дом людей.
Они идут навстречу. Две женщины. Тень обрисовывает их фигуры контрастным светом, и первое время парень не видит их лиц, но, войдя в привычные подсвеченные льющимися из окна солнечными бликами, они наконец обретают очертания. Постарше, с копной огненно-рыжих волос, в коричневых веснушках и простом платье, явно была той самой Кархой, другую же он не мог не спутать ни с кем другим. Тяжелые пряди светлых волос, точно придернутые дымкой огромные, всегда немного уставшие глаза, тонкие запястья рук и легковесная походка. Анарин.
Первое время пораженный Лиса не может перевести дух, тупо уставившись на путницу. Он едва не обратился к ней, пытаясь выяснить, не пошла ли девушка за ним следом, но удержался. Смолчал.
– Эток наша соседка, – отстраненно доносятся до путника слова мужика.
Лиса не замечает, как садится на лавку, кладет руки на стол, глуповато разглядывая жестяную кружку.
– Рада, что ты вернулся, милый, – мягкая теплая ладонь прикоснулась к его запястью.
Путник недоверчиво повернулся.
– Тебя так долго не было, – нежный лучистый взгляд обращен к нему, – как же долго я тебя ждала, милый.
Лиса не отвечает. Он все смотрит на девушку, едва ли понимая, что вокруг него творится.
На столе уже выставлены блюда. Огромных размеров жареный лещ, украшенный зеленью, летние салаты да просто целые овощи, а еще картофель в глиняной миске с крышкой источает дурманящие ароматы, а перед ним самим наваристая похлебка на сале.
Он медленно ест ее, девушка же уютно устроившись рядом с парнем, тихо улыбается.
– Вот оно какмо, – говорит Кёрт, беря огромный ломоть пшеничного хлеба, – значица, то и есть твой муженек.
– Да, – отвечает знакомый голос совсем рядом с Лисой. – Он вернулся, дядюшка. Наконец-то вернулся.
– От радость-то какая, – вторит мужу Карха, а путник, неожиданно ставший самым счастливым человеком на свете, обнимает сидящую совсем рядом Анарин и вдыхает тонкий пахучий аромат ее волос.
После стольких лет он понимает, что здесь и сейчас по-настоящему счастлив.
17:30
Темные промозглые коридоры подавляли своей бесконечной одинаковостью, надорванной мрачной безысходностью. Крысе постепенно начало казаться, что отныне он никогда больше отсюда не выберется. Не увидит дневного светила, вечерами разрисовывающего в ало-багровые тона окрестные хребты гор, в очередной раз не поразится удивительному сиянию бледно-желтых отрогов и розовато-лиловым, разнообразно синим глубоким теням, охватывающим расселины и дикие перевалы до самого горизонта.
Дэз больше не произнес ни слова. Отмалчивался. Бросать пустые фразы вслед за ветром было бессмысленно и недальновидно.
Они едва обошли стороной эстерцию, оставив ту далеко позади. Парню еще долго мерещилась угловатая, ползущая по стенам тень.
Сумрачные своды, покрытая ржавчиной кладка, темнеющие провалы боковых проходов, то наглухо заколоченных, то едва прикрытых, да надсадная тишина, в которой их шаги обретали доселе неслыханную четкость, довлели над путниками незримо, но вполне ощутимо. Они будоражили. Беспокоили.
Неяркий свет фонаря едва выхватывал что-нибудь дальше нескольких шагов, отчего об опасности приходилось не забывать, и она бестелесным мороком мерещилась за гранью свето-тени. К тому же, это действующее на нервы гулкое топотание раздражало, но если серкулус и старался просто не обращать на него внимание, то Крыса, как ни пытался что-то изменить – у него, ровным счетом, ничего не выходило, и путник, и так едва поспешающий за Дэзом, просто оставил все как есть. Он и так натужно прихрамывал на раненую ногу, к тому же, наспех обезболенное клокотание в плече понемногу давало о себе знать. Рана оказалась не серьезной, когда двоим путникам наконец удалось ее осмотреть, но весьма болезненной и оттого еще более неприятной. По-хорошему Крысе бы сейчас к Сигурду под умелые руки попасть, но тот находился далеко, да и помнится, сам путник не так давно собственноручно сделал оттуда ноги. Вот только жалеть о своем поступке путник не желал. Он знал наверняка: это дело стоило всех его усилий, и откладывать его на потом было невозможно.
