- Но это, наверное, временное.
- Наверное. Только есть такое дремучее слово - преемственность. Ведь не осталось никого, Мариша! Сыщик, следователь - такая же штучная профессия, как физик или там историк. Чтоб овладеть, нужны годы. А у нас одна серятина осталась. Ведь ни один из тех, с кем начинал, не поднялся. Или - спились. Или -сломались. Или - досиживают где-нибудь кое-как на неполном служебном соответствии. Трое - сами через тюрьму прошли. Многие поуходили. А те, что сейчас наверху... Ни один из них, считай, с "земли" толком не стартовал. Околицей, околицей и - сделали карьеру. Понимаешь, Марюся, какая получается управленческая закономерность? Система отторгает ярких и поднимает, будем говорить, аккуратных, опасливых. То есть ей, получается, не нужны индивидуальности. Нужны управляемые! Которые, если надо, станут давить. На другое-то не годны!
Он заметил, что она перебирает босыми ногами на холодном полу. - Ты иди спать, Марюсенька. Застращал я тебя. На самом деле все не так уж сумрачно вблизи. Открою какое-нибудь частное детективное агентство. Подберу оперов, из бывших. Буду искать вещи, машины украденные. Это-то я умею. Главное - чтобы непричастный.
- А как же твой любимый Тальвинский? Сам ведь рассказывал, что нужен ему. - Тальвинский? - Мороз неприятно помрачнел. Всмотрелся куда-то вглубь себя. - Полагаю, обойдется. ... Что застыла? - Просто удивилась. Привыкла, что ты сильный. А, оказывается, я тебя совсем не знала.
- Разочаровал?
- Да нет. Удивил.
- И слава Богу! Любовь заканчивается, когда люди перестают друг другу удивляться.
Сказал, и - оба вздрогнули: слово "любовь" впервые пробежало меж ними.
12.
К середине февраля Тальвинский отбыл в длительную командировку в Будапешт, возложив исполнение обязанностей начальника УВД на первого своего заместителя полковника Муслина. Еще через две недели в Минводах задержали предпоследнего из сбежавших. Теперь на свободе оставался всего один, но - самый опасный - криминальный авторитет Добряков.
Разбухшее уголовно-розыскное дело было все испещрено схемами, фиксирующими малейшие, даже самые отдаленные связи бежавшего. Все каналы информации, адреса были, казалось, прочно перекрыты. Агентура второй месяц пребывала в состоянии "..Товсь!". Раскинутая сеть подрагивала от напряжения, но - оставалась пустой. Добряков казался неуловимым.
Впрочем, начисто забыть о себе он не давал. То и дело по городу пробегали слухи, что его видели якобы недалеко от резиденции КПРФ, подстерегающим Кравца, - об угрозе расправы знал весь город. И тогда заново вводился план "Перехват" и среди личного состава милиции объявлялось чрезвычайное положение.
Но через короткое время появлялась смутная информация, что Добрыня погиб, пытаясь по льду перейти Волгу.
И новый слух на короткое время успокаивал, потому что в него хотелось поверить всем.
Хотя процесс розыска постепенно вошел в вялотекущую стадию, дело полностью не остановилось. Пригородный райотдел успешно провел агентурную разработку одного из избитых санитаров, заподозренного в причастности к организации побега. Задержанный за хулиганские действия в общественном месте, совершенные в нетрезвом состоянии (технология подобных дел хорошо отлажена), санитар уже на второй день начал давать показания "по низу" ( сноска - "агенту-камернику, специально подсаживаемому к разрабатываемому лицу"). Выяснилось, что побег организовывался боевиками Будяка - причем именно под Добрыню и при этом - без его ведома. Просто была поставлена задача - создать ситуацию, при которой тот должен попытаться вырваться на свободу. Но для чего и зачем все делалось - этого санитар не знал. Больше того - не назвал он и конкретных фамилий. А при попытке допросить официально и вовсе "пошел в отказ".
Так что интересная вроде информация до поры оказалась невостребованной. Всеми, кроме отстраненного от поиска бежавших Мороза.
Он часто обдумывал обстоятельства побега. Сначала - как любитель кроссвордов, который бесконечно возвращается к трудному, не поддающемуся разгадке слову. Но потом, когда стало известно, что бежавшего Добрякова активно разыскивают не только ФСБ и милиция, но и Будяковские боевики, за внешней бессвязностью событий Виталий начал, как ему казалось, постигать логику происходящего. Первое: не мог Валентин Добряков рваться в психушку, заранее рассчитывая оттуда сбежать. Слишком легко рвущаяся цепочка. Достаточно того, что, если б не головотяпство дурака-следователя, в психбольнице он бы никогда не очутился. И решение о направлении на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу было принято или вопреки его желанию, или - без всякого его содействия. Стало быть, кто-то организовал это решение и через Муслина провел в жизнь.
А вот когда он оказался в психушке, будяковская группа создала условия для побега. Здесь ситуация выглядела беспроигрышной: самолюбивый Добрыня никогда и никому не позволял безнаказанно унижать себя. А значит, надо было просто создать взрывоопасную обстановку, что при помощи "купленного" санитара оказалось не так трудно.
Но тут же новый, главный вопрос: зачем Будяку, после ареста Добрыни подмявшему под себя весь его прежний "бизнес", освобождать человека, им обобранного. Да еще без его ведома. Ага! Именно что без его ведома. Его встречали! Скорее всего, чтоб убить. Единственно, не рассчитали, что умный Добрыня увлечет за собой в побег еще восемь человек. И когда такая компания "брызнула" в разные стороны, группа захвата, видимо, растерялась и упустила Добрякова. Так! Здесь пока все логично. Итак! Добрыня скрывается, грозя расправой, а подвластная Паниной будяковская группировка разыскивает его, чтобы... Конечно же! Кто первым выйдет на Добрыню, тому и достанется компромат. Вот вокруг чего все вертится. Это же очевидно! Так же очевидно, как и то, что Добрыня не мог бы оставаться столько времени неуязвимым, если бы ему не помогал кто-то из города. Мысль самому выйти на Добрыню, чтобы не дать уничтожить документы Котовцева, все сильнее овладевала Морозом. Но, как он ни бился, как ни напрягался, вспоминая кого-то из прежних общих знакомых, не охваченных розыскными схемами, не находил ни одной лазейки: все возможные подходы были, казалось, опробованы и перекрыты.
Порой задумывался он об этом в самых неподходящих местах. Иногда - на затянутых совещаниях. Иногда, просыпаясь ночью. Иногда, как, например, сегодня, забежав после работы в ближайшую рюмочную, чтобы "накатить" сотняшку водки.
- Про что бормочем, Виталий Николаевич? - Мороза участливо рассматривал подошедший к его столику маленький человечек со склеротическим лицом, расцвеченном кустами капиляров, и прозрачным пушком, роящимся вкруг лысой головы, - Юрий Александрович Марешко. До ухода на пенсию - начальник ОБХСС Красногвардейского района. Впрочем о его милицейском прошлом можно было догадаться, присмотревшись: из-под пальтишка выглядывали застиранные милицейские брюки.
Мороз кивнул: больше по привычке быть вежливым со старшими, чем от радушия, - неприязненное отношение Рябоконя и Лисицкого к своему шефу передалось и ему.
- Похоже, не вовремя, - огорчился Марешко. - А я-то, старый дурак, обрадовался встрече. Надеялся пообщаться и даже стаканец собрался перетащить.
- Валяйте, - смутился Мороз .
- Вот и ладненько, - Марешко сноровисто переместился за его столик. - Что, если не секрет, тревожит молодого коллегу?
- Так, мысли вслух. По работе.
- Не по поводу родственника вашего, Валентина Добрякова?
- Откуда знаете?
- Не знаю, конечно. Но - что угадал, рад. Я ведь, не поверите, вас здесь с неделю караулю.
С лукавым самодовольством Марешко встретил недоумевающий взгляд.
- Не удивляйтесь. Тут по "шайбам" наших отставников полно, - он кивнул подбородком на двух пожилых мужчин по соседству, в которых по оценивающей беглости взгляда угадывались бывшие оперативники. - Что-то вроде ветеранского клуба. Так что маршруты ваши примерно прочерчены.
- Что так сложно? Могли бы, если нужен, вычислить, где живу. Да просто позвонили бы. В любом справочнике...
- А не хотел светиться. Разговор у меня к вам вполне конфиденциальный.
- Это по побегу-то? Чего тут конфиденциального? По всему городу третий месяц только о том и говорят.
- Когда говорят все, не слышит никто. А у меня к вам накопилось кое-что приватное.
- Боюсь, у вас неточная информация. Я побегом не занимаюсь, - Мороз, не скрываясь, глянул на часы, - через полчаса Марюська обещалась появиться дома.
- Торопитесь. Все вы нынешние торопитесь. Даже самые лучшие. А вы не торопитесь. Потому что не в том истинное искусство опера, чтоб загнать. А в том, чтоб выждать. Да и не о побеге я, - Марешко поднес к губам стаканчик водки и, будто с блюдечка, отхлебнул. - Хотя и в связи. Я тут неподалеку живу. Раздобудьте для меня часик.
- Да у меня...Ну, если полчаса.
