Три ответа
Из цикла «Новое о Насреддине»
Узнай, Земля и Океан,И вся Вселенная в придачу:Сегодня грозный шах ГассанРешает сложную задачу.
Сегодня в зал из янтаряК нему, при пенье соловьином,Ведут бродягу-бунтаря,Который знался с Насреддином.
Бродяга. Но бунтарь ли он? —Установить необходимо!Бунтарь? Так, будет он казнёнЗа неименьем Насреддина!
(А Насреддин, прошу учесть,Довольно крупно провинилсяЗатем, что шаха превознестьВ певучих бейтах поленился.)
Ответ бродяги должен бытьНаходчивым в своей подаче!Да так, что за прямой — казнитьА за уклончивый — тем паче!
— Скажи, бедняк из бедняков:Что знаешь ты о Насреддине?— Что у него бока — с боков,А голова — посередине.
— Толпа! Уклончив ли ответ? — Уклончив! — Нет! — Уклончив! — Нет!
— Но ты с ним, верно, говорил(И этим верность мне — нарушил)?— Клянусь движением светил,Я говорил, но он — не слушал.
— Толпа! Уклончив ли ответ? — Уклончив! — Нет! — Уклончив! — Нет!
— Ты говорил с ним? Но о чём?Рассказывай! Повелеваю!— А говорил я с ним о том,Что говорить с ним не желаю.
— Толпа! Уклончив ли ответ? — Уклончив! — Нет! — Уклончив! — Нет!
«Как быть? — подумал грозный шах,Допрос прохожего закончив, —Нет прямоты в его словах,Но разговор был неуклончив…
Я ждал зыбучего, как сон,Или железного ответа,Но не подумал я, что онОбъединит и то, и это!»
— Ну что, бедняк? В конце концовНе все властители жестоки.И ценят Красное СловцоНа очарованном Востоке!
И шах бродягу отпустил,Благодаря его ответам,Не разглядев, что это был…Сам Насредцин по всем приметам!
1958Зима
Что так чинно ходики ступают?Что так сонно, медленно идут?То ли стрелки к цифрам прилипают,То ли цифры к стрелкам пристают?
Ночь. Молчанье. Только дверь снаружи Напрягает раму и трещит, Листовою сталью лютой стужи Облицованная, словно щит.
Спит колодец в панцире, как витязь,С журавлём, похожим на копьё…На верёвке, чуть во мраке видясь,Лязгает промерзлое бельё:
Простыни в бесчувствии жемчужном Плавают, как призраки знамён, От рубах исходит то кольчужный, То как будто колокольный звон.
…Ну кого, скажи, не опечалитПрямо в душу вмёрзшая зима?Лишь зима зимою не скучает,Веселится лишь она сама:
Катится над серыми полями, Сети веток склеивает льдом, Громоздит сугробы штабелями, Чтоб никто — ни из дому, ни в дом.
То в дупло наклонное ныряет,Как ловец за жемчугом на дно,То снежинку острую вперяетС любопытством в тёмное окно…
Пальцами прищёлкивает стужа, Не мытьём, так катаньем берёт И как будто стягивает туже Пояса истаявших берёз.
…Что так чинно ходики ступают?Что так сонно, медленно идут?То ли стрелки к цифрам прилипают,То ли цифры к стрелкам пристают?
1958«Не сам сонет растаял в блеске лунном…»
Не сам сонет растаял в блеске лунном,А давняя сонетная пора:Древесный сок извечно будет юным,Хотя веков крепка на нём кора.
Застыла ода идолом чугунным,Элегия уходит со двора…И лишь сонет — ещё бежит по струнам,Ещё дрожит на острие пера!
Он жил давно. Но это не причинаВновь не ожить ему для новых тем.Его конец ещё не есть кончина.(Смотря кто «кончил»! Как! Да и зачем…)
Шекспир — и тот не вычерпал сонета!И ковш у родника оставил где-то…
1958–1959«Дворник листья неохотно ворошит…»
Дворник листья неохотно ворошитПод наплывом облетающих аллей.Полог неба предвечернего прошитОбрывающейся ниткой журавлей. За рекою, отражённые в реке, Люди с вилами подъехали к стогам, Точно карлы к великаньим пирогам С циклопическою вилкою в руке.Веет свежестью обоих берегов.Странной яркостьюИ сказкой дышит быт.За телегами по зелени луговТучей ливневою бродит чёрный бык. Ухожу среди слабеющих берёз. Нет улыбки в их безликой белизне, Тем томительнее за сердце берёт Эта бледность, равнодушная извне.Дети кукол рассадили возле пняИ, забыв о них, ушли за бузиной;Куклы зябнутИ, уставясь на меня,Отсыревшие, сидят передо мной.
1959Жду снега
Долги дни короткие.Ветви в небе скрещены,Чёрные и чёткие,Точно в небе трещины. Плач берёз потупленных… Пни дождём разварены, Точно замков кукольных Древние развалины.
Листья под заборами.На осинах вороны —Осени блюстители,Листьев заместители. Ближний лес туманится, Вкривь и вкось проветренный, Дождь резиной тянется… Снег — и тот приветливей:
Налетит, завертится,Пень прикроет горкою,На лету задержитсяЗа рябину горькую, Всё собой оденет он, Всюду, всюду ляжет он, Всё куда-то денет он, А куда — не скажет он.
1959«— Как ты можешь воспевать эвкалипты…»
— Как ты можешь воспевать эвкалипты,Никогда не повидав их глазами?— Это клязьминских берёз манускрипты,Как сумели, мне о них рассказали.
— Как ты можешь рассуждать про оливы,Непричастная их шуму, их чуду?— Я о них порасспросила у ивы —Шелест листьев одинаков повсюду.
— Как ты смеешь, не бывав за пределом,О Манилах толковать, о Гаване?!— Я на лужицы гляжу между делом:Рябь на лужах устремляется (в целом)В ту же сторону, что зыбьВ океане.
1959Попугай
По клетке, шкафами задвинутой,Где книги в пыли вековой,Взъерошенный, всеми покинутый,Он бегает вниз головой.
Чудак с потускневшими перьями!Чудит, а под веками — грусть.Язык истреблённого племениОн знает почти наизусть.
Язык, за которым ученыеСпускаются в недра веков,Где спят города, занесённыеЗолой раскалённых песков…
Язык, что плетьми винограднымиПетляет по плитам гробницИ хвостиками непонятнымиВиляет с разбитых таблиц.
Прекрасный язык — но забылся он,Забылся, навеки уснув.Огромный — но весь поместился он,Как семечко, в маленький клюв.
Привык попугай разбазариватьБесценную ношу в тоске;С собою самим разговариватьНа умершем языке,
В кольце кувыркаться стремительно,Вниманья не видя ни в ком,И сверху смотретьСнисходительно,Когда назовут дураком.
1959Песня
