Тарсянин убрал кинжал, стал взбираться. В сухом жаре долины пот испарялся
мгновенно, на теле оставались белые пятна соли, а горло чесалось от недостатка
влаги. Обожженные места болели, подниматься было тяжело. Один раз камень под
пальцами выкрошились и сабельщик повис, уцепившись больной рукой за уступ.
Раскаты боли проходили через пробитое плечо, судорога схватила пальцы, но
Марху удалось подтянуться и залезть на верхушку скалы. Спускаться было сложно, пологий склон, очень маленькие уступы, да и солнце раскалило камень так, что
пальцы обжигались. В трех шагах от земли, руки соскользнули и сабельщик, чертыхаясь, кубарем скатился в кусты полыни. Волдыри на спине стерло, от пыли
и травы раны зажгло невыносимо.
Марх сжал зубы, медленно достал кинжал. Прямо перед ним на замысловатом
плетеном орнаменте сидел паук. Крупный, с кулак, мохнатые лапки широко
разведены, куча глаз сверлят неведомого врага. В мгновение сабельщик выставил
кинжал, паук сложился, попав на острое лезвие. С клыков капал яд, через
хитиновые пластины текла густая паучья кровь. Тарсянин ощутил, как по спине
льются холодные потоки, сердце забилось, словно у загнанной лошади. Он резко
встал, смахнул с кинжала застывший страх, судорожно растоптал. Поднял взгляд и
ощутил, что деревенеет. Взору открылась долина – живая, пульсирующая и
шуршащая. Меж кустарников и редких валунов кишели сотни многолапых тварей.
Чернели спинки пауков, желтели жала скорпионов, огромными фасеточными
глазами смотрели похожие на стрекоз жуки, извивались ядовитые красноватые
сороконожки. Масса кипела, существа яростно бились друг с другом, пожирали
себе подобных, самки поедали самцов, таскали на себе прозрачные мешочки яиц.
Тарсянин почувствовал, что теряет сознание, с усилием вздохнул, сжал нож.
– Только вперед. Ну, Зуритай, ну овечий сын. Как это он видит наши страхи?
Была бы здесь армия, даже мускул не дрогнул бы. А тут эти.
Марх устремил взгляд на конец долины, наметил точку. Пошел размеренно, отсчитывая удары сердца. Вот он уже приблизился к этому морю ползучих тварей.
Губы медленно задвигались, произнося давно забытые молитвы, тихо распевая
псалмы богам и взывая о спасении. Глаза стали бесстрастные, отрешенные.
Тарсянин ступал по долине, ощущал, как на него забираются десятки тонких
колючих лап, слышал, как угрожающе трещат чешуйками скорпионы, чувствовал
скользкие хоботки жуков и сороконожек. По животу поползли, щекоча, цепкие
жуки, от них шел стойкий квашеный запах. Марх медленно и глубоко вздохнул, давя смех, тут же в носу засвербело. Поднять руки сабельщик боялся – не напугать
бы тварей, пришлось сделать унизительное для воина действо. Облизав языком
верхнюю губу, дотянулся ею до носа, увлажняя волосатые пещеры. Полегчало. К
середине пути первый паук уже добрался до шеи, стал заползать на голову, занимая
лысую вершину. Он сорвался, зацепил скорпиона, умостившегося на поясе, они
сцепились в ожесточенной схватке, кубарем скатились по ноге, увязав в драку еще
нескольких тварей. Бьющийся комок барахтался на песчанике, тарсянин мысленно
поблагодарил богов и продолжил ход. Через некоторое время он был полностью
облеплен ядовитыми существами, щурил глаза, чтобы никакая мохнатая лапа не
задела зрачок. Чуть позже уже переступал вперед, закрыв глаза и плотно зажав рот.
Вдруг ощутил прохладу, осторожно открыл глаза и увидел, что находится в тускло
освещенной комнате за чертой спасительного круга. Неподалеку сидел дрожащий
от холода Пармен, обхватил колени руками, чернявую голову уронил на грудь, согревая дыханием посиневшую кожу.
Авенир брел по подземелью. Прямо в стенах были вырыты норы, вместо
дверей узкие дыры с решетками. Из недр истошно вопили, сорванные голоса
хрипели, сипели, отказываясь повиноваться своим хозяевам. Где-то рядом плакал
ребенок, верещал так, что по телу шла дрожь. Волхв оставил позади арку, вышел в
широкую комнату. Освещали пыточную факелы – масло коптило, гарь хоть и
уходила в отводы, но лицо и руки все равно быстро покрылись сажей. По обеим
сторонам находились орудия истязания.
На изогнутом посередке столе лежала женщина, в рот впихнута трубка.
Истязатели заливали в жертву мерзкую, отвратительно пахнущую жидкость. Глаза
мученицы вытаращены, голова и конечности зажаты тисками. Живот раздуло, как у
беременной, сил дергаться не было. Рядом на дыбе пытали подростка – мучители
закручивали валики, веревки до синевы затянуты на лодыжках и запястьях. Шипы
вонзались в плоть, от растяжения разрывало кожу. Супротив стонала, привязанная
к колесу жертва. Круг медленно вращался, попеременно – то ноги, то голова
погружались в вонючее варево. Изверги касались тела человека тонким лезвием, из
едва заметных ран мелкими каплями вытекала густая кровь. Раскаленным прутом
они прижигали рану, зубчатым молотом дробили пальцы на руках и ногах, кололи
бока длинными черными иглами. Неподалеку бредил прикованный к стене
мужчина, ниже колен вместо ног болтались рваные лохмотья плоти, от ран по
бедрам расползалось воспаление.
Авенир замер. В глазах вспыхнули искры негодования, лазурит в обруче
засветился синевой. Тихо спросил истязателя:
– За что они страдают?
Крупный мужчина в блестящей маске с клювом захохотал:
– Они? Это отвергшие жизнь в любом ее проявлении, недостойные звания
человека. Женщина убила свое дитя, решив, что ей важнее сохранить
независимость и красоту, услаждаясь ласками любовников. Парень на дыбе когда-
то дергал собак за хвосты, да издевался над животными. Вон тот в колесе истязал
людей оброком и обманывал крестьян. Безногий бегал к чужой жене,
прелюбодейка мучится в одной из камер.
Голос волхва дрогнул:
– И им предстоит вечно испытывать страдания?
Изверг оскалился:
– Царство Азмодая – царство справедливости. Вечной справедливости.
Каждый человек достоин пытки, лишь немногие удостаиваются смерти или казни.
Наказание предлежит за все – поступки, слова, даже мысли. И никто не избежит
кары. Иди, чужак, мне надобно работать, а то сам попаду на дыбу.
Волхв миновал камеру. В душе сумбур, мысли разбегаются в разные стороны.
В Академии они изучали божественные кары, проклятия и порчи. Изучали и
трактаты Зену – о бытии царства мертвых. Праведники, не удостоенные
божественной милости живут в шеоле – тихое место. Не Пирейский сад конечно, но все же. Те же, кто прогневил богов, попадают на разные ступени Азмодайского
царства – смотря, как и что совершил. Существуют разные наказания – за
прелюбодеяние, измену, убийство – даже обжорство и лень. Волхв никак не мог
понять – почему одни боги осуждают убийство, насилие и похоть, а другие, наоборот, поощряют. Согласно Книге, Высший действия и даже помыслы осуждал.
А если вылетит случаем? Мыслишка, словцо крепкое? Да и убивать приходится, нехотя, но все же. Акудник коснулся лазурита – надо будет потом помыслить, раз
боги между собой разобраться не могут, чего уж нам, людям.
Мимо мелькали насаженные на кол, где-то бедных разрывали на куски зверье, перемазанные одичалые люди дрались друг с другом, кусались и вопили. Волхв
заметил, что под ногами вместо багряной земли лежат штабелями иссохшие трупы.
Тропинка – ее Авенир видел постоянно, – уперлась в каменный дом, дверей не
было, простой открытый вход. Волхв вошел. Изнутри все выглядело как хуннский
саат-шатер, странно знакомые шкуры, расписанные красилом. Возле стены
раскинулось роскошное лежбище, устланное шелками, от тканей шел освежающий
аромат. Ужасные видения сразу утихли, стерлись, исчезли из памяти. На подушках
спала молодая девушка, алая туника лентами спадала с шеи до колен, волосы
собраны в хвост, на лбу обруч с рубинами. Легкие наполнились свежестью, тело -
силою. Акудник присмотрелся и обомлел – на ложе находилась избранница, с
которой он провел лишь одну короткую ночь и теперь его сердце навсегда
принадлежало ей.
– Фатира?!
Смуглолицая вздрогнула. Зеленые глаза с интересом изучали волхва, тонкие
брови удивленно изогнулись. Красавица улыбнулась и протянула руку:
– Мой господин проснулся после тяжелой ночи?
– Ты помнишь меня?
Девушка изумилась. Нахмурилась, внимательно осмотрела парня:
– Господин сильно устал после боя с Гарудом. Твои раны перевязаны и
умащены. Я не знаю твоей жизни до этого шатра. Одно я знаю точно – ты мужчина.
А я – женщина, мне нужно заботиться о тебе. Приляг, отдыхай. Я принесу мяса и
вина.
Авенир отстранился, взгляд стал строже, серьезней:
– Ты моя суженая.
Фатира кокетливо подмигнула, протянула руки:
– Вот и хорошо. Я давно тебя жду, дорогой мой. Приступим к любовному
