камень настоящий. Если это всё, что ты хотел, я пойду.
— Иди, — согласился одноглазый и кивнул своим людям.
Те шагнули вперёд. Работали слаженно: Ната оттёрли, Шогола-Ву взяли под руки, крепко взяли. Ударили под рёбра, лишая дыхания.
— Вы чего? — закричал Нат. — А ну, не троньте его, или я камень зашвырну, и ползайте в грязи, ищите! Думаете… эй, руки убрал!
Взяли и его, но не били, только держали крепко, чтобы не дёргался.
— Ты, выродок, на колени! — велел одноглазый.
Сзади ударили по ногам. Шогол-Ву пошатнулся, но устоял.
Нептица бросилась на людей, ударила клювом, ещё и ещё. Её оттолкнули, оставив след сапога на белых перьях. Двое взялись за топоры. Поодаль вскрикнула женщина.
— У вас Трёхрукий разум отнял, что ли? — скороговоркой выкрикнул Нат. — Камень-то вот он! Мёртвых поднимает, слышали небось?
— А мы её кусками нарубим! — ухмыльнулись ему в лицо.
— Пока нарубишь, она тебе кишки выпустит!
— Уходи, Хвитт! — воскликнул Шогол-Ву, выворачиваясь из крепких рук. — Пошла прочь!
Он не заметил, как здесь оказалась дочь леса. Видно, прибежала от телеги. Протолкалась вперёд, встала между людьми и зверем.
— Не трогайте, не убивайте! Я прикажу ей, она уйдёт…
Её соплеменник шёл следом. Теперь и лицо его застыло.
— Искальд! Уйми свою бабу! — рявкнул одноглазый.
— Ты позоришь моё сердце, Хельдиг, — сказал сын леса. — Отойди. Мужчины знают сами, что им делать.
Но она лишь помотала головой.
— Я не уйду. Зачем убивать зверя, если можно прогнать?
— А мясо, — подал голос трактирщик.
— Камень поднимет её…
— Не болтай, — перебил сын леса.
Голос его даже теперь остался холодным и ровным.
— Да эти уже слышали, — лениво сказал одноглазый. — А видеть им, может, и ни к чему. Ладно. Пусть гонит, возни меньше. Давай, живо!
Дочь леса подтолкнула нептицу. Та зашипела, щёлкая клювом. Люди глазели, и ни один не догадался уйти с пути, чтобы зверь прошёл к дороге.
— Не уходит что-то, — пробормотал местный мужик, поднимая лопату.
— Да как она уйдёт, дурень, когда вы её не пускаете? — воскликнул Нат.
Его дёрнули, чтобы молчал, но люди сообразили, отошли. Дочь леса повела нептицу, поглаживая по спине, уговаривая. Та обернулась раз или два.
— Уходи, Хвитт! — крикнул ей запятнанный. — Пошла вон!
Нарочно старался, чтобы голос звучал грубее.
Нептица фыркнула, вскинула голову и зашагала к дороге, высоко поднимая лапы. Сын леса пошёл следом.
Из-за тумана плохо было видно, но Шогол-Ву услышал, как свистнул хлыст и тонко вскрикнул зверь. Ахнула женщина, хлыст запел снова, и кто-то побежал по дороге, липко защёлкала грязь.
Тут его и поставили на колени. Не уследил. Руки дёрнули вверх, спутывая.
— Тронете моего проводника, и мы с вами не договоримся! — крикнул Нат над головой.
— О чём не договоримся?
В голосе одноглазого звучала усмешка.
— Да ясно о чём. Это ж вы меня нанимали — скажете, нет? Ну и кому я должен был отдать камень? Он сейчас не с вами, я угадал?
— Догадливый ты. Даже слишком, раз удрать пытался. Но мы, видишь, подогадливей будем. И сила не на твоей стороне.
— Сила? Ну, возьми камень силой. Давай, возьми! Что, не хочется, а?..
Голос его оборвался вскриком.
— Не трогать! — прогремел одноглазый. — Я кому говорил? Может, мне повторить, Фьель, и при каждом слове тебе палец ломать, чтобы лучше запомнил?
— Я понял! Понял я, больше не трону!
— Вот то-то… Ведите бабу!
Шогол-Ву поднял голову. Успел увидеть тётушку Галь, и руки дёрнули вверх, вынуждая склониться так низко, что перья, вплетённые в волосы, коснулись грязи.
— Говори, женщина.
— Нат, ты здесь?
Голос тётушки Галь дрожал.
— Нат…
— Здесь я, — процедил тот сквозь зубы.
— Говорила я, ты со своими делами в дурное встрянешь, так и вышло. Сбежать тебе уж не дадут, но и с наградой не обманут. Эти люди слово держат.
— Ага… — начал Нат и осёкся.
— Правду о камне они сказать не могли, это верно. И наградой тебе не воспользоваться. Но они мне её дадут. Ты послушай, милый, послушай: я тебя в дом взяла, кормила, поила, последним делилась! Сам знаешь, как жила. А ты вырос, и что я получила? Не заботился ты обо мне, неблагодарный! Соседи, да будут боги к ним добры, помогали, хотя и не должны они мне ничего, а ты вот должен.
Она умолкла, чтобы отдышаться. Нат молчал.
— А напоследок-то во что меня втянул, старую, а? Ни стыда, ни совести! Оку врать пришлось, как я перед Двуликим-то грех такой замолю? Эти люди меня по доброте только и не тронули, а могли и наказать, чтобы другим неповадно было. Ты, милый, передо мной виноват — вовек не расплатиться!
— Ну, чего уж, — проворчал Нат. — Во, разошлась, старая…
— А что, скажешь, ты мне не должен? По совести, перед богами?
— Ну, должен…
— И как ты долг-то отдать собирался, если бежишь, как пёс трусливый, бросаешь меня?
— Как, как! — вскричал Нат. — Да никак! Жила как-то, ну и прожила бы…
Он умолк.
— Не так уж ты и дорожишь тётушкой, а, парень? — вкрадчиво спросил одноглазый.
— Да чтоб вас… Хотите, чтоб я перед вами наизнанку вывернулся, да? Ну вот, вот, слушайте: стыдно мне, да… Да! Ну, плохо я жил, аж самому противно, но её бы не оставил. Думал, часть награды передам…
— О другом теперь думай, — сказал одноглазый. — Отдашь камень по своей воле, и о твоей тётушке позаботятся. Век доживёт, ни в чём нужды знать не будет. А заупрямишься, по-другому потолкуем. С человеком, парень, многое сделать можно, чтобы он к ушам богов отправиться мечтал.
— Ага, только я знаю уже, что стану раздери-кустом, сам себя буду иглами протыкать, и мука эта не кончится. Так было б ради чего соглашаться! Только тронь меня, и так и знай: терпеть буду, пока не издохну, всё вытерплю, а камень не отдам, чтоб к ушам богов уйти, а не лозой колючей стать!
— А если не за тебя примемся, а за тётушку твою? Или даже рук марать не будем, вернём её домой, в Кривой Луг. Людям сдадим и вместе посмотрим, что они решат.
Старая женщина охнула.
— Что вы сразу о плохом? — с досадой воскликнул Нат. — Подумать дайте. Если всё переменилось, так мне теперь крепко нужно подумать… Ты вот, тётушка, людям этим веришь?
— Верю, милый. Они с нами хорошо обошлись, и думаю, слово сдержат. Ты уж решай скорее.
— А я вот не верю! Получат своё, больно ты им будешь нужна? Знаешь лишнее… Эй, оборванцы, а ведь вы тоже знаете больше, чем вам положено! Чего пялитесь, как овцы, думаете…
— Зря не болтай, — перебил одноглазый. —
