Инна Лиснянская. Хвастунья. Воспоминательная проза. М., “Вагриус”, 2006, 448 стр.
Книга прозы поэта читается как одно произведение, в которое вошли роман на автобиографической основе и, в качестве отдельных глав, дополняющие его рассказы о годах дружбы с Андреем Тарковским и Булатом Окуджавой.
“Хвастунья” — это именно роман (автор уточняет: “монороман”) — замаскированная под живой поток воспоминаний сказовая проза с вполне вероятной дистанцией между автором и рассказчицей. Удивительное художественное открытие Лиснянской в том, что она пишет как бы о себе, “хвастунье”, так, как если бы о ней писал другой человек, как, скажем, Лесков написал про свою “воительницу”. И вот перед нами вовсе не “биография творца”, чья жизнь предстает движением от одного достижения к другому, как это обычно бывает в мемуарах знаменитостей, а пусть необычная, но судьба такого же, как и все, простого человека со всеми (впрочем, весьма беспощадно осознаваемыми) слабостями и недостатками. Увлеченный и увлекающий, перескакивающий с одного на другое, перебивающий и закольцовывающий себя наподобие историй “Тысячи и одной ночи” монолог обо всем, что случилось на веку, — со всем этим советским, то коммунальным, то переездным, то бездомным по чужим углам бытом, всевозможными и невозможными соседями и знакомыми, попытками учебы и работы, происшествиями и разговорами. Бытом и, конечно, поэзией — данной как естество жизни, ее воздух. Поэзия, этот удивительный, пришедший с ранними детскими молитвами дар, — пожалуй, единственное, чем не хвастается рассказчица, хотя и не прочь рассказывать прелюбопытные, а то и нелицеприятные окололитературные истории.
Однако, несмотря на всю простоту героини, нельзя сказать, что “поэт” предстает в романе как “человек из толпы”, что получилось бы у биографа-беллетриста. Здесь все происходит наоборот: для героини Лиснянской само собой подразумевается, что каждый встречный — это такой же собрат-поэт. Не затем ли и написана эта книга, чтобы мы, читатели, увидели себя поэтами и о том не забыли? Но тогда становится очевидным и другое: что за подробностями столь уникальной биографии героини — судьба русской поэзии (литературы, интеллигенции, народа, России) второй половины XX века. С запрещенной, но горячей и утаиваемой верой в детстве, войной, сиротством и голодом в отрочестве; надеждами, преданной дружбой и пыточной камерой НКВД ранней юности; шумом и круговертью “оттепели” в молодости, а там же и психушками, преследованиями, но потом и счастьем большой Любви в зрелости; и нежданным поздним признанием, да вот — не разбитым ли корытом, если оглянуться вокруг, в итоге, когда что же еще делать, как не вспоминать да хвастать? “И не зря я хвастаюсь. Да, я — любимица судьбы: меня не посадили, не выслали, не убили, да и сама по себе еще не умерла. Я — живая, и это также душещипательный предмет моего хвастовства”.
An anthology of Contemporary Russian Women Poets. Ed. Valentina Polukhina and Daniel Weissbort. Iowa City, University of Iowa Press, 2005, 266 р.
На обложке — женское лицо в хиджабе… Приглядевшись, понимаешь, что нет, в цветном платочке, но прикрыто чем-то вроде шарфика, так что лицом (точней, глазами) собрания современной русскоязычной женской поэзии в английских переводах стала, скорее всего, не мусульманка (хотя почему бы и нет?). Впрочем, приятно сознавать, что наша поэзия настолько интересна кому-то за рубежом, что за три года мы имеем уже второе, вслед за английским, 2002 года, теперь американское издание антологии — плод многолетнего труда энтузиастов Валентины Полухиной и Даниэля Вейссборта.
В книге так или иначе фигурируют все ныне здравствующие поэтические генерации — от И. Лиснянской (1928) до К. Маренниковой (1981); из столиц и провинции, из постсоветского пространства и дальнего зарубежья. Наиболее полно представлены авторессы “среднего” поколения — те, кто входил в литературу с перестройкой и в последующие десятилетия. Составители избежали вкусовой однобокости, продемонстрировав здесь все направления и стили — что всегда бывает трудно для иностранцев, вынужденных так или иначе опираться на мнение своих пристрастных туземных источников.
Второе издание антологии несколько расширено по числу участниц (82 вместо 70) и иное по составу. Вполне закономерно появление И. Машинской, Т. Риздвенко, Я. Токаревой. Помимо основного корпуса стихов первое издание включало в себя ценный указатель публикаций 800 женщин-поэтов (следствие первоначальной максималистской установки составителей представить всю современную русскую поэзию). Жаль, что теперь он сокращен наполовину. В перечне источников бросается в глаза отсутствие ссылок на антологию “Московская муза” (вышедшую уже двумя изданиями), как-никак единственное отечественное собрание, созданное по тому же гендерному принципу.
Жаль утраты интервью с поэтами и их эссе, украшавших первое издание, вместо них выбран почему-то взгляд одной Е. Фанайловой. В качестве приложения также помещен текст Д. Кузьмина, с историей литературного объединения “Вавилон” и характеристиками нескольких входивших в него женщин-поэтов, из чего можно заключить, что это объединение и есть вся достойная внимания молодая поэзия за отчетный период. Забавней всего убеждение в том, что именно благодаря “Вавилону” за последние пятнадцать лет молодое поколение стало “неотъемлемой частью литературного ландшафта”. Если в том, что одно поколение людей сменяется другим, и есть чья-то заслуга, то уж точно кого-то другого.
Что касается собственно переводов, то на самую важную их проблему указывает во введении Даниэль Вейссборт, утверждая, что сохранившиеся в современной русской поэзии классические метры и рифмы при точном переложении на английский сейчас только вводят в заблуждение. Что ж, переводы поэзии — вещь достаточно условная, хорошо, если удается передать образный ряд, для чего верлибр вполне подходит, только вот жаль, что в примечаниях нет указаний на метрические особенности оригиналов. В целом же издание можно считать образцовым.
Джон Донн. Алхимия любви. Стихотворения. Составление, предисловие, переводы, комментарии, приложение Г. Кружкова. М., “Молодая гвардия”, 2005, 336 стр.
Полагаю, что современному отечественному читателю ни Джона Донна, ни тем более Григория Кружкова представлять не надобно. Кружкову — известному любителю литературы парадоксальной, необычной и остроумной, как нельзя более подходит роль переводчика поэзии, поскольку в самой этой профессии заключен парадокс. Что делает стихотворный переводчик? Допустим, он с точностью воссоздает оригинал, но тогда результатом окажется тавтология, значит, перевод — не творчество? Если же переводчик творит, занимается неким художеством, то тогда оно уникально и, значит, он создает нечто новое. Но чем тогда считать это новое, если изначально он собирался представить читателю оригинал? Если его собственным, то тогда он плагиатор. Если чужим, то на сколько процентов и как это вообще возможно, ведь вещество поэзии уникально и невоспроизводимо?.. В жизни же парадокс преодолевается практически так же, как в случае Ахиллеса и черепахи, — переводчик переступает через черепаху перевода, а читатель догоняет результат. Предложу решение: переводчик в России — больше чем поэт, ведь оригинал предоставляет весь материал, и ему остается “чистое” творчество — вдунуть душу в эту глину.
В хорошей билингве, когда рядом собираются несколько вариантов перевода, легко увидеть, где есть эта “душа”, а где мертвые, пусть и не дурно пахнущие слова. Несколько лет назад так был издан и Джон Донн, и хотя переводы Кружкова оказались там не самыми метрически точными (такие располагались рядом с оригиналом, а остальные — в приложении), но были, на мой взгляд, живее всех живых. И было очевидно, что перевод — это игра-состязание, а переводчики — участники турнира.
Что же это за переводческая игра? Сколь бы ни была замечательна точность как теоретический идеал, для читателя — первенство всегда за тем переводом, который воспринимается как полноценные стихи. Другое условие хорошего перевода состоит в том, чтобы читатель смог вообразить себе некоего автора со всей его биографией и историческим и литературным окружением. То есть переводчик должен сплести некий индивидуальный стиль, причем так, чтобы тексты правдоподобно и естественно размыкались в обусловленный временем и местом контекст. Задача не из легких, и Кружков здесь признанный мастер, причем контексты он любит собирать непосредственно в своих книгах. В нашей воспроизводится предисловие издателя к посмертному изданию стихов Донна, приведены подробные комментарии с расшифровкой разнообразных реалий и даже с картинками, а сами стихи расположены по жанровому признаку, как в старинных изданиях: элегии, сатиры, песни и сонеты, духовные стихи…
