В Келье Алхимика, где можно было без опасности для жизни отрежиссировать и поставить самый зубодробительный опыт, ей снова не понравилось: шумно и до чертиков дымом воняет. Вот во Дворце Карлика Носа она побыла бы еще денька два, а то и три, но я не позволил: прочную кожу на пузце наращивать — будь добра, а вот само пузцо на тамошних пирогах с чихательной травкой — не стоит.
Кого она прямо-таки заобожала после лета, полного событий, да и мои ребятишки тоже, так это Иолу. Кухонные сборища в Ониксовом Зале с легкой женской руки приобрели новый оттенок: на них царил дух уравновешенности и немудреного уюта. Никогда не вмешиваясь в наши ученые споры, Иола варила на плите кофе или вертела из песочного и заварного теста фигурки, чтобы испечь в духовом шкафу. А то и просто сидела, скрестив перед собой руки, как мамушка, и слушала, что говорят другие.
Джозиен не очень-то сразу обнаружил, что мы познакомились, так сказать, через его голову, — примерно на уровне нашего длительного совместного отдыха втроем — и слегка обиделся. Почему — тут приподнял завесу Шейн: Шейн ироничный и не содержащий в себе ни капли романтики.
— Как гласит старинная легенда племени Онейа, некогда ко входу в типи вождя явился сам Эйр-Кьяя, вожак Конского Народа, и принес в зубах человеческого ребенка, девочку. Держал он ее за свивальник, длиннейшую батистовую ленту, надетую явно руками, а не мыслью, причем на образец, какого не знает вообще ни одно из наших племен. Очень стеснительный для младенца. У вождя был двухлетний сын, ути, впоследствии До-Хо-Зи-Шанта-Ку, каковое имя ему дали только после Дня Взросления, или, по-здешнему, Джозиен. Его мать, старшая жена вождя, была в то время с молоком, а здешние онеиды всегда считали за честь взять себе двуногого… приемыша Конского Народа на воспитание и даже ради брака. И вот что еще удивляло помимо пеленок. Девочка оказалась меченой: спереди на левом бедре у нее было родимое пятно в форме тавра, бурый треугольник почти без волос, острым концом повернутый вовнутрь. Знак прирожденной королевской крови.
— А у тех жеребцов из «королевского» рода Эйр-Кьяя, что по сю пору наведываются в город поиграть с нею в поло, такая же отметина светлая, вытравлена жидким азотом, — добавил он с заметною досадой. — Ну, вы знаете, здешние люди в чем-то суеверней кочевника.
— Какая красивая легенда, — прокомментировал я ледяным тоном.
После его ухода (дело было в одном из углов парадной аметистовой шкатулки) я еще некоторое время наблюдал за танцулькой, пока не убедился, что философское настроение на сегодня окончательно выдохлось. А потом учтивейшим образом распрощался с хозяевами моего дома и вдвоем ушел в поля.
Здешнее бесконечное весеннее лето чуть надломилось, и вокруг повеяло осенней усталостью. Утишились детские проказы, ветер потяжелел и напитался медовым зноем, сущее оплотнилось и походило теперь на зрелую айву, которую я сорвал, чтобы угостить Дюранду. Она тоже заматерела, брюхо ее совсем пошершавело, изумрудность слегка померкла за веселые недели, проведенные на открытом воздухе, а ход стал резвее и непринужденней.
— Огорчился, хозяин? — говорила она, бойко обтекая острые камни и шиповатые сучки, что валялись поперек нашей дороги. — Отвадить хотят. Подумаешь, найденыш, полукровка и, почитай, чужая невеста. Чухня. Зато и хозяйка, и красавица, и за себя в случае постоит. Вот бы нам такую жену, а?
— Она же существо самодовлеющее и самодостаточное, к чему ей муж? — ответил я шуткой. — Не мути воду, и так не жизнь, в сплошной ребус.
За городом уже не ощущалось цивилизации, всё — и деревья, и камни, и ручьи, — было исконное, от века. Я вышагивал по тропе среди пожелтелой травы и вспоминал, как впервые шел сюда еще неопытным змееносцем. Время от времени садился на камень, нагретый солнцем, Дюрра клала мне на колени свою башку, и оба подремывали.
Эта страна с ее бесконечным крылатым ветром, россыпью озер и курчавыми рощицами была открыта полету мысли. Отсюда тоже были видны горы — но иные. Обнаженный костяк земли, с фиолетовыми, как кардинальская мантия, тенями в заснеженных впадинах; льдистые шапки на остриях пиков. Среди них я пытался угадать Храм, но не находил. Да и был ли тут Храм, в мире поворота, мире Зазеркалья — пытался я отыскать слово, чтобы овладеть им, миром, который выловили рыбацкой сетью из моря. Мир, не могущий быть, но все-таки удерживаемый в яви ценой постоянного балансирования на грани парадокса, на острие иглы… Какова его скрытая боль, где источник его тайного напряжения и неуверенности? В своем одиночестве, когда не слышно толпы, я чувствую зов его страдания, но не могу ни понять, ни помочь.
Отдохнувшая Дюрра, прохладная и трезвая, снова ползет рядом или впереди. Ее мощное тело струится по земле, пригибая пожухшие листья трав, осыпая колос; живая мелкота привычно брызжет в стороны, но не от страха — Дюрра не снисходит до того, чтобы кого-нибудь придавить.
— Ох, заневестился ты, шеф, — бормочет она невпопад, — оттого и думаешь, и думаешь все, пока и в моей голове шумно не делается.
Я все чаще стремился быть один: в степи или внутри городских стен, так сказать. Помню, как я сидел на скамейке и кормил местных воробьев сладкой булкой.
— Простите, не мог бы я сесть рядом? — услышал я голос за моей спиной. — В сей обители вечной юности все бегают, оттого и места для приземления редки и дефицитны.
— Да-да, разумеется, — я обернулся в его сторону.
Прибывший показался мне лет шестидесяти, был отменно худ, добродушно серьезен и курил трубку, что показалось мне, на этой планете некурящих, отменным чудом.
— Не удивляйтесь, в моем возрасте, более чем солидном, трудненько отказаться от любимой привычки, — он кашлянул и уселся поплотнее. — Хотя этот мой табак практически безвреден.
— Ничего, я вовсе не против, — сказал я. — С кем имею честь? Вы, случайно, не из Центра? Или из тех, что приходят либо в полном свете, либо в полной темноте?
— Что вы, — он рассмеялся. — Все тамошние управители молоды и хотя бесцеремонно мешают день с ночью, однако большие эрудиты, куда уж мне до них.
— В таком случае, вы Странник.
— Разве что неудавшийся. Точнее, раньше как-то тянул помаленьку, а нынче здоровьем стал зело ущербен, вот и осел в чужом четвертом сне.
— Четвертом? — переспросил я слегка обалдело.
— Ну да, некоей утопической дамы по имени Вера. Вы счастливчик, вам свои глубины снятся, не то что иным прочим. Но не буду вас обескураживать. Я хотел бы поговорить с вами, Джошуа. Вы не возражаете? Старикам, знаете, абы поболтать.
— Какую бы декорацию соорудить для нашей беседы? — он в раздумии пощелкивал пальцами левой руки, в то время как правая подняла меня за локоть и мягко повлекла по аллее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
