– А откуда вы… – начал Лева, но сразу осекся под взглядом матери Александры.
– Значит, какие варианты наших действий? – по-деловому продолжила мать Александра. – В монастыре вам оставаться нежелательно. Можно поехать ей навстречу, в Нижний, попытаться разминуться в пути и сесть в поезд. Но это опасно. В ее состоянии, знаете ли, люди сквозь землю видят. Дороги у нас пустынные, боюсь, что она вас встретит. Теперь так. Я вам еще раньше хотела предложить переехать отсюда. Монастырь у нас женский, не очень удобно для нас ваше здесь пребывание. Ну день, два. А тем более в таких обстоятельствах. Не хочу рисковать. На мне монастырь, вы должны понимать. Да и просто ситуация щекотливая. Но я вам помогу, помогу обязательно. Я хотела еще раньше, до того, как отец Василий позвонил, перевезти вас в другое место. Это не монастырь, там свободно, привольно. Стоит церковь в лесу. Ее расписывает один художник, очень хороший человек, Петр. Тезка вашему сыночку. Вот у Петра переночуете, может, поживете денек, как захотите. А я вам позвоню. Хорошо?
– Черт. Вот черт, – сказал Лева.
– Ругаться грех, – сказала мать Александра и перекрестилась. – Тем более, как вы ругаетесь. Давайте все-таки… Я все понимаю, но давайте все-таки…
– Да я не против, – вдруг сказал Стокман. – А что, приключение так приключение. Я только одного не пойму: а почему мы должны ее бояться? Мы ж вроде не от нее бежим? А, Лева?
– Вы решайте, – твердо сказала мать Александра. – Хотите, езжайте ей навстречу. Главное, не сидите в монастыре. Для нас это очень уж нежелательно.
– А вы что же ей скажете? – спросил Лева, прямо глядя в глаза настоятельнице. Теперь они слегка сузились и уже не освещали окружающее пространство ровным внутренним светом.
– Я ничего не скажу, – ответила мать Александра. – Меня здесь уже не будет. Сестры не будут знать, куда мы уехали. Я им велю ее не пускать. У нас такое право имеется.
Врать они, конечно, не могут. Не имеют права. А не пускать – могут. Вполне могут.
– Так, ну чего, тогда надо ехать? Я пошел за вещами? – сказал Стокман.
– Да, идите, – сказала мать Александра. – Идите, и ребенка с собой возьмите. Поедешь с нами, Петя? К художнику?
Но Стокман уже махнул рукой, взял Петьку и вышел.
– Что-то мне не по себе, – сказал Лева, когда они остались одни. – Какой-то страх. Непонятно, откуда.
– Чего в жизни не бывает, господи прости, – сказала мать Александра и снова перекрестилась. – Почему-то Леве показалось, что и ей тоже не по себе. – Встретитесь, рано или поздно, как-то все утрясется. Вы-то сами, простите, как к ней относитесь?
– Да как вам сказать, – сказал Лева просто. – Люблю, наверное.
– Наверное? – сказала мать Александра.
Помолчали.
– Ну, если любите, тогда тем более все будет хорошо… Не волнуйтесь. Главное, нам здесь не устраивать войну эту. В божьем месте. Нехорошо это, грех.
– Я согласен. Согласен, – повторил Лева, и они вышли во двор, увидев из окна Стокмана с Петькой и чемоданом.
Мать Александра шла в длинном до пят пальто, с деловым портфельчиком, на ходу отдавая приказания.
Потом подошла к какой-то монахине и что-то долго ей шептала, оглядываясь на них – Леву, Петьку и Стокмана.
За воротами ее уже ждала черная «Волга», мотор грелся, водитель читал газету.
«Ну прямо первый секретарь, – подумал Лева. – Вот времена-то изменились».
Они сели в «Волгу», и водитель дал по газам.
* * *
Лева вспомнил последнюю сцену – когда они выходили за ворота, провожавшая их Наташа сказала огромному лохматому псу, загородившему путь:
– Ну, чего расселся? Дай людям пройти, – и пес аккуратно подвинулся.
Вспомнил и улыбнулся.
– Долго ехать? – напряженно спросил Стокман.
– Нет, тут недалеко, – отозвалась мать Александра. – Крюк из-за вас делаю. Ехать минут сорок, наверное. Валентин, – сказала она водителю, – Шебалшино. Где колокольню чинят. На майские ездили туда, помнишь?
– Сорок? – недовольно сказал водитель. – Да по такой дороге не меньше часа выйдет.
– Час так час, – легкомысленно сказала мать Александра и обратила свои взоры на Петьку. – Ну что, путешественник? Понравилось тебе у нас, в женском монастыре?
– Варенье понравилось, – сказал Петька. – Больше ничего. И мать Феоктиста.
– Да ну? – удивилась мать Александра. – Чем же?
– Красивая она, – сказал Петька, надулся и замолчал.
– Круто, – отозвался Стокман. – А оттуда как нам ехать, мать Александра? Там поезда ходят?
– Я за вами машину пришлю. Или художник вас отвезет. Там хорошо у него, в избе, просторно. Изба большая, уютная. Там поживете денек, потом решите. Телефон-то есть… – уклончиво сказала она.
Стали смотреть на проплывающие деревни и пейзажи.
Картины эти влияли на Леву почище иных таблеток. Минут через десять он окончательно успокоился, а еще через пять – крепко заснул.
* * *
Дневной сон на этот раз не поднял, а испортил ему настроение.
– Поспал? – коротко спросил его Стокман. – Ну, молодец. Просто завидки берут, как ты умеешь вырубиться в любой момент.
– Теперь ночью спать не буду, – огрызнулся Лева. И выглянул в окно.
Там было ярко и весело.
С толстых елок сыпался снег. Солнце разговаривало сквозь ветки всеми своими голосами.
– Как красиво, – сказал Лева.
– Это разве еще красиво, – сказала мать Александра. – Вот будет красиво, это да. Вы не сомневайтесь.
– Да мы не сомневаемся, – сказал Лева осторожно. – Вы же плохого не посоветуете.
Мать Александра улыбнулась.
Через двадцать минут они были у цели. В Шебалшине.
Это была совсем маленькая деревня, даже хутор – три двора и церковь. Церковь, стоящая в глухом лесу, была несоразмерно величественна. А рядом с церковью было кладбище и возвышалось нечто совсем удивительное – колокольня в лесах.
– Зачем колокольня? И почему церковь в лесу? Кто сюда ходит? – поинтересовался Лева у матери Александры.
– А вот сейчас вам Петя наш все расскажет, – весело сказала она. – И покажет. И фрески свои… Он же здешнюю церковь расписывает заново. Не сохранилось ничего. Сюда из райцентра городская глава приезжает, Нина Федоровна. Вот ее молитвами восстанавливают святыню.
Лева не понял, но промолчал. Они вышли из машины.
Скоро появился художник Петя с женой – толстой женщиной, но вовсе не деревенского, как отметил Лева, вида – в джинсах, полушубке и цветастом платке, накинутом на голову. Она была страшно оживлена, кудахтала над Петькой, церемонно здоровалась со всеми и одарила Леву проницательным долгим взглядом.
Мать Александра торопливо попрощалась и уехала.
Жена художника, Лена, сразу предложила перекусить с дороги, но они решили сначала пойти на экскурсию. Всей гурьбой зашли в церковь.
Лева вспомнил про фотоаппарат, достал и проверил. Сфотографировал всех на фоне церкви, а войдя в нее, левой рукой держал мыльницу, а правой – перекрестился.
«Вот сейчас и помолюсь, – вспомнил он слова матери Феоктисты. – Только фрески сфотографирую, и помолюсь».
* * *
В этой церкви было два храма – летний, наверху, и зимний – внизу. Сначала Петя повел их наверх, по лестнице, открыл дверь ключом, показал просторную, светлую, хотя и неприбранную церковь – легкую, с облупившимися старыми фресками, с ярким солнечным светом, бьющим из окон, со старыми иконами, с лавками по углам.
Здесь хотелось побыть еще, место было уж больно необычное, радостное, летних храмов Лева вообще никогда не видел, но Петя уже повел их вниз, смотреть свой новодел.
Новодел оказался чрезвычайно занятным.
– А это что? – поинтересовался Стокман, тыкая в фигуру какого-то странного дракона.
– Змий, – коротко ответил Петя, огромный, бородатый, крайне застенчивый и все же необычайно свободный в движениях, во всей повадке («Цену себе знает», – подумал Лева). – Ну, типа как дракон. Зло, короче. Которое у нас в душе. А тогда его так вот просто рисовали. Змий, и все понятно.
Змий был практически на всех фресках. Розовые, голубые фигуры святых, немного раскосых и словно удивленных, легко сочетались с горами, лесами, реками и обязательно – со змием, который летел где-то в отдалении.
– Тебе нравится? – спросил Стокман у маленького Петьки. – По-моему, круто.
– Очень круто, – сказал маленький Петька, и все засмеялись.
В зимней церкви были сырые низкие потолки, холод, тусклый свет. Было понятно, что людей здесь бывает мало – только те, что приезжают на старое кладбище, объяснила Лена, водившая за руку Петьку. И еще мэр города.
– А ей зачем? – поинтересовался Лева.
– Ну как вам сказать… – задумалась она. – Тянется человек, хочет душу свою спасти. Без нее мы б тут зиму не прожили, помогла нам.
– А как же фрески? – спросил Стокман. – Тут же сырость какая. Ведь погибнут. Смотрите, какой труд… Одной краски сколько… Да и как рисовать-то, вниз головой, что ли?
