– А если человек пописать выйдет? – упрямо спросил Петька.
– Он с собой ружье возьмет. Посмотрит, нет ли волка, и пойдет пописает, – поддержал разговор Лева.
– С ружьем пописает? – переспросил Петька.
– С ружьем, – подтвердил Лева.
– А куда же он его поставит?
– Ну куда-нибудь. Куда-нибудь поставит. Пописает и снова возьмет.
– Так, постойте… – сказала вдруг Даша. – Значит, человека вам жалко? А корову не жалко? Или овцу? А как же женщина? Она же, может быть, стрелять не умеет?
– Да! – сказал Петька. – А как же женщина? Она же стрелять не умеет?
– Да… – сказал Стокман задумчиво. – С женщинами всегда проблема. Не знаю, как ее решать. Ну, ладно, горшок можно ей в доме поставить. Ведь можно ей горшок поставить?
– Фу, как неэстетично, – сказала Даша. – Лучше пусть она научится стрелять.
– Лучше? – спросил Лева, как бы слегка очнувшись. – Да вряд ли лучше. Хуже, наверное. Еще застрелит кого-нибудь. Так что лучше не надо.
– Да! – сказал Петька. – Еще застрелит кого-нибудь. Лучше не надо.
– А ты-то откуда знаешь? – возмутилась Даша.
– Я все знаю, – важно ответил Петька.
– Он все знает, – подтвердил Стокман.
– Дискриминация… – продолжала возмущаться Даша. – На машине женщина, значит, везти вас может. А с ружьем ходить – нет. Да не боюсь я вашего волка! Выйду, крикну как следует на него, и не надо никакого горшка. Убежит как миленький.
– Не убежит! – сказал Петька упрямо.
– Голодный очень. Не убежит, – с сожалением сказал Лева.
– Да ну вас, – хмыкнула Даша и вдруг начала смеяться.
Лева видел, как она пытается подавить смех, и начал непроизвольно улыбаться вместе с ней.
Она увидела эту его улыбку и мгновенно нахмурилась.
– Мам! А как ты можешь крикнуть? – вдруг спросил Петька.
– Громко! – сказала она.
– Ну как?
Даша помолчала, а потом застенчиво сказала:
– Гав!
Лева и Стокман непроизвольно заржали.
– Можно, я пока остановлю? – спросила Даша. – Кстати про пописать…
* * *
Все четверо вышли из машины.
Потоптавшись, Стокман повел Петьку в лес, за тем самым опасным делом, во время которого человека может съесть волк. Они шли, проваливаясь в сугробы, Стокман держал Петьку за руку, их фигуры быстро стали почти невидимыми в белом мареве летящего снега, и Лева ощутил к ним свое прежнее чувство – острой и печальной любви. В последнее время оно вытеснилось какой-то тревогой или ожиданием, а сейчас вернулось вновь.
– Дурацкая ситуация, – сказала Даша. – Я вас нашла, а о чем говорить, не знаю. Правда, дурацкая?
– Ну да… – медленно сказал Лева, продолжая глядеть на Стокмана с Петькой (Сергей как раз снимал с Петьки штаны, типичным таким родительским жестом, женщины обычно снимают штаны с ребенка, сидя на корточках, а мужчины – наклонившись над ним). – Может, и не надо пока говорить, Даш? Может, это к лучшему?
– Что к лучшему? – жестко спросила она.
Он не знал, что ответить. Просто смотрел на нее.
А она – на него.
Тем временем вернулись Петька со Стокманом.
– Никому больше не надо? – деловито спросил Стокман. – Тебе, Даш?
– Спасибо. Я как-нибудь о себе сама позабочусь, – сухо сказала она.
– Ах вот как, – в тон ей ответил Стокман. И вдруг спросил: – Ну а что же нас ожидает в Москве? Повестки, воспитательные беседы, приводы в милицию?
Наступило молчание. Первым его нарушил Петька:
– Мам! Ты уже поймала преступника?
Даша ответила, с трудом подбирая слова:
– Я больше не работаю в милиции, Петь.
– А где ты работаешь?
– … Вот. С дядей Левой работаю.
– А кем ты работаешь?
– Потом объясню, – сказала Даша. – Холодно стоять. Садитесь в машину.
И опять долго ехали молча. Петька наконец вырубился, заснул. Стокман вроде бы тоже задремал. Лева с Дашей условно остались одни. Ему казалось, что и она тоже чувствует это. И волнуется. Он тоже волновался, не знал, о чем бы таком тихо заговорить – чтобы не отвлечь ее от дороги, чтобы от какой-то тревожной интонации не проснулся Стокман, чтобы можно было долго и тихо разговаривать ни о чем.
Но пауза затянулась.
– Может, музыку чуть громче? – вдруг спросила она.
Он кивнул.
Психотерапевтическая музыка без названия поплыла над ним, обволакивая мысли, превращая их в какой-то бред.
Ему вдруг стало мучительно стыдно – за их бессмысленный побег, за Петьку, за свое аморфное поведение всех последних месяцев.
– Устала? – спросил он, даже как-то неожиданно для себя.
Она слегка пожала плечами.
– Не знаю. Как-то не до того было.
– Как же ты нас нашла?
– Можно об этом потом?
– Можно. А о чем сейчас?
– Да ни о чем. Просто смотрите в окно, Лев Симонович. Не надо сейчас меня развлекать. В этом нет необходимости. А мы перешли на ты?
– Нет, пока не перешли… Это само. От усталости, наверное. Но можно и перейти.
– А можно не переходить? Мне так будет легче.
– Можно, – сказал Лева и окончательно замолчал.
Довольно быстро начало темнеть. Лес начал подступать ближе.
– Вы не обижайтесь, – сказала Даша.
– Да я не обижаюсь.
– Дорога просто трудная. Я ведь уже вторые сутки за рулем. Или третьи… Боюсь просто отвлечься.
– А заснуть не боитесь?
– Почему-то нет. Сна ни в одном глазу, – сказала Даша и вдруг засмеялась. – Глупое выражение. Как будто сон может быть в одном отдельно взятом глазу.
– Может, – сказал Лева. – У меня часто так бывает.
– Мам, а мы где? – спросил внезапно проснувшийся Петька. – В Москве?
– Нет, Петь, не в Москве.
– А где?
Даша задумалась.
– Да я и сама не знаю, где мы, если честно. Лев Симонович, вас не затруднит взять карту в бардачке? Там есть такая сложенная карта. Вот. А потом вы посмотрите, какой километр проезжаем или населенный пункт. А то страшно. Едем, а сами не знаем, где мы. Петька прав.
– Петька прав, – сказал Петька.
– Ты чего все время повторяешь, как попугай? – спросил Стокман, протирая глаза. Теперь он выглядел еще более нахохленным и смешным. – Где твои собственные, оригинальные мысли, брателло?
– Брателло… – засмеялся Петька и вдруг сказал: – Надо покушать чего-нибудь.
Даша нервно обернулась на Петьку и сказала:
– У меня нет ничего. Прости.
– Но это не значит, что он ничего не будет есть, – солидно сказал Стокман. – У нас тоже ничего нет, но это вовсе не значит, что ребенок будет сидеть голодным.
– Почему только ребенок? – вдруг сказал Лева. – Я бы тоже съел чего-нибудь.
Развернулась небольшая дискуссия.
Даша была за то, чтобы не останавливаться надолго. Съесть булочки. Или бублики. Или батоны. В общем, что попадется.
Стокман был категорически против сухомятки.
– Даже в женском монастыре, – сказал он, – нас кормили более или менее прилично.
Лева вдруг вспомнил, что жена художника (как же ее звали?) в последний момент сунула ему в карман какую-то конфету, которая при ближайшем рассмотрении оказалась ириской.
– Петь, хочешь ириску? – весело спросил он, пытаясь хоть немного понизить высокий градус дискуссии.
– Ты что, с ума сошел? – зашипел на него Стокман. – Хочешь, чтобы у него зубы заболели? У него, между прочим, совершенно здоровые зубы. Пока…
– Даш, не хотите ириску? – любезно осведомился Лева.
Даша отрицательно покачала головой, и тогда он съел ее сам.
* * *
Это была тяжелая концептуальная ошибка.
Лева вообще не выносил сладкого. Тем более сладкого, прилипающего к зубам. Очень скоро ему стало так противно (отковырять ириску при Даше он никак не мог), так сладко и приторно во рту и так нехорошо в животе, что немедленно захотелось чего-то горячего.
– Хочу горячего! – твердо сказал он. – Супа какого-нибудь!
– Где супа? – изумилась Даша. – Здесь?
– Да, здесь! – твердо сказал Лева.
– Ну не знаю, – изумленно сказала Даша, и минут через двадцать остановилась у придорожной харчевни с ласковым названием «У Светланы».
Стокман был вынужден занять нейтральную позицию, вообще-то он был за йогурты, за детское питание, за кефир, но напор Левы смутил и его.
У «Светланы», как тому и следовало быть, собирались в основном дальнобойщики, гаишники и какие-то жалкие местные бандиты, которые больше походили на бомжей. Здесь густо пахло табаком, сгоревшим жиром, каким-то варевом, от которого слегка мутило, но они не ушли, посидели и заказали три солянки. Все остальное – мясо, яичницу, салат, люля-кебаб – они заказывать боялись, и Лева убедил Стокмана, что солянка – это хорошее честное блюдо, он попробует его первым и как детский врач даст свои рекомендации.
Принесли солянку.
Даша мрачно жевала булочку всухомятку.
Солянка была горячая, пахучая, густая, Лева про все забыл и сказал, что Петька пусть съест хоть пару ложек, а им пусть принесут по сто грамм.
Даша смотрела, как ему показалось, с тяжелой неприязнью.
