школе, расположенной в «Черёмушках», на рабочей окраине. Там же сейчас учился его сын. В гимназии, по всей видимости, только что прозвенел звонок на перемену. Из тяжелых дверей выпорхнула шумная стайка девчонок, класс шестой-седьмой. Валере с высоты своих сорока лет сложно было определить действительный возраст гимназисток: развитых телесно, модно одетых и накрашенных. Кроме одной, светленькой, все были в обтягивающих джинсах. Блондиночка в короткой расклешенной юбке, едва поспевала за подругами, рискованно семеня на высоких шпильках по наледи. Забежав за угол здания, гимназистки встали в кружок и дружно закурили.
Петрушин, подружившийся с сигаретой в двенадцать лет, мимоходом отметил, что в свое время они с пацанами тоже, набираясь взрослости, дымили в школе на переменах, но при этом прятались от взрослых реально. А из девчонок в их восьмом «гэ» курила только одна, оторва Марина Твердохлебова, выросшая в полупритоне, и сгоревшая в тридцатник от палёной водяры.
Судя по вывеске «Операции с недвижимостью», красовавшейся на фасаде дома номер три, на месте магазина «Обувь» теперь функционировала какая-то риэлтерская фирма.
Валера прошел во двор дома, имевшего два подъезда. С учётом наличия в правом по фасаду крыле здания нежилого помещения, искомая семнадцатая квартира должна была располагаться во втором подъезде на втором этаже. Если это «однушка» или «двушка», окна её выходили во двор. Подойдя к обитой деревянной рейкой двери подъезда, Петрушин обнаружил на ней преграду в виде кодового замка. Это не обескуражило старшего опера. Осмотрев замок, он увидел, что металлические кнопки с цифрами 2, 4 и 8 затёрты больше остальных семи. Их конфигурация образовывала равнобедренный треугольник. Нажав одновременно на нужные кнопки, Валера услышал желаемый щелчок запорного ригеля. Оперативник потянул дверь на себя, и она, оборудованная пружиной, подалась с послушным усилием. В подъезде были высоченные потолки, в проплешинах отвалившейся штукатурки которых местами виднелся решетчатый каркас дранки.
Неторопливо поднявшись на второй этаж, Петрушин подметил, что около двери семнадцатой квартиры, в отличие от остальных трёх, выходивших на площадку, отсутствовал коврик для ног. Это могло говорить о том, что в квартире не проживали или о нерадивости хозяев, а могло — ни о том, ни о другом. Дверь была грубой, из листового металла-«пятерки», небрежно выкрашенного серой краской, оборудованной гаражным замком. Глазка дверь не имела, что было Валере на руку. Разумеется, в пути следования он не забыл проверить почтовый ящик квартиры, который оказался пуст и запорного устройства не имел. На деформированной табличке со списком жильцов сквозь мутные наслоения побелки ему удалось разобрать: «Кв. 17 — К…р… енко И. П.» Судя по фактуре таблички и шрифту, она была изготовлена в канувшие в лету благословенные застойные времена, поэтому принимать во внимание указанные на ней данные смысла не имелось.
Петрушин, неслышно ступая, приблизился к семнадцатой квартире и прижался ухом к прохладному металлу двери. Тишина внутри жилища приближалась к абсолютной. Валера вывернул из внутреннего кармана пальто ежедневник в затёртом ледериновом переплёте с вложенной в него авторучкой, и уже не таясь, поочередно нажал на кнопки дверных звонков в восемнадцатую, девятнадцатую и двадцатую квартиры.
За бронированной дверью последней моментально отозвался басовитый собачий лай, заставивший Петрушина инстинктивно отступить в центр площадки.
— Кто там? — поинтересовался старушечий голос из двери квартиры под номером восемнадцать.
— Кабельное телевидение! — громко произнес Валера. — Откройте, пожалуйста.
Заскрежетали замки: один, второй, третий. Одновременно распахнулась дверь квартиры напротив, в проеме возник трёпаный жизнью мужичок от сорока до пятидесяти, в тренировочных с пузырями на коленях и застиранной армейской рубашке. Аккуратная старушка в платочке высунула нос из дверной щели восемнадцатой квартиры. В двадцатой продолжала бесноваться псина.
— Хм, это самое, мы тут планируем в марте ваш дом каблировать, — объяснил Петрушин мужику и бабушке. — Обхожу вот жильцов, выясняю кто желает, а кто — нет. Желаете вы к кабельному телевидению подключиться? Двадцать две программы.
Задав вопрос, Валера держал ручку, занесенной над раскрытым ежедневником, с понтом делая записи.
Старушка закачала головой, запричитала:
— Двадцать две программы, господи сусе, рази их пересмотришь…
Мужик в линялом хаки, явно обрадовавшийся случайному собеседнику, принялся выспрашивать:
— А сколько в месяц платить? Спортивный канал будет казать? У вас Витя Кабаев, шуряга мой, случаем не работает? Он тоже по этой части…
Опер отвечал с ленцою, как бы от набившей оскомину необходимости без конца повторяться:
— Абонентская плата — пятьдесят пять рублей. НТВ-Плюс «Спорт» кажет и еще три спортивных канала импортных… Кабаев? Витька? Мордатый такой, здоро-овый? Так он в «Спектре» работает, а мы, хм, это самое, конкуренты ихние, ООО «Антенна»… Ну так чего, будем подключаться? Бабусь, вы как?
— Я прямо не знаю, надо у дочки спросить…
— Ну я вас, бабушка, запишу под знаком вопроса. А на неделе еще раз зайду. А вы? — Петрушин полуобернулся к мужику.
— Пиши. Квартира девятнадцать. Гвардии прапорщик в отставке Меркушев Степан Тимофеевич. Полтинник — не деньги, меньше на вино истрачу. Пенсию теперь не задерживают вроде.
— Соседей из двадцатой нету? — Валера указал ручкой в направлении бронированной двери, за которой не смолкал яростный лай.
— Рабо-отают бизмесмены, — с презрением ответил отставник. — С утра до ночи с народа последние шкуры сдирают. Торгаши!
— Серьезная у них собачка.
— Овчарища, как в концлагере фашистском. Вот такая! — мужик обозначил рост животного на уровне своего плеча. — Людоедина!
— А в семнадцатой не знаешь, когда бывают? — теперь опер небрежно ткнул хвостиком ручки себе за плечо. — Звонил, не открывают.
Воспаленный взгляд военного пенсионера подобрел:
— Алексеич тут редко появляется. Только когда ляльку приведет, чтобы, пф-ф, — обеими руками он сделал на уровне бедер короткое насаживающее движение. — Да ты в офис к нему спустись. У него офис в нашем доме, где раньше «обувной» был. Алексеич — человек, всегда займет…
— Загляну на обратном пути, — Петрушин не проявил интереса, расспросов не продолжил.
Старший опер знал грань, за которой любопытство сначала настораживало собеседника, а потом становилось подозрительным. Для разговора с истосковавшимся по душевному общению пенсионером требовалась иная обстановка. С глазу на глаз, на его прокуренной холостяцкой кухне, за стаканом портвейна. Петрушин отложил этот замысел на ближайшее будущее. После праздников можно было заглянуть к хорошему мужику Степану Тимофеевичу под предлогом повторного посещения квартир с пузырём «ноль-семь» в кармане.
— Ну давай, Стёп, не хворай, — Петрушин пожал отставному прапору руку и, видя, что тот не закрывает дверь, придерживаясь за поручень, неспешно двинул на третий этаж.
Внезапный уход из подъезда подвел бы под монастырь всю комбинацию с кабельным телевидением, которая, несмотря на свою бесхитростность, дала результат. Поэтому ещё полчаса Валере пришлось звонить в двери квартир двух верхних
