аромат, но тяжелый, душный.
И… и разве так должен выглядеть мертвец, которому несколько сотен лет?
– Это… это вообще нормально? – тихо спросила я Ричарда. А тот оглянулся и ответил:
– Нет.
Девушка была… была прекрасна.
Нет, Ричард видел рисунки, но те и в малой толике не отражали всей удивительной красоты Анны.
Анна.
И табличка имеется, простая, медная. На ней лишь имя, вычерченное нервною рукой. И потому буквы клонятся друг к другу, и кажется, что еще немного и они вовсе смешаются.
Анна.
Ей идет подобное имя. Простое и в то же время удивительное. Как она сама.
Анна.
Ричард сглотнул. И повторил это удивительное имя про себя.
А потом в его спину ткнулось что-то жесткое. И больно. И эта боль разозлила, заставив обернуться, но тут же злость ушла.
– Ты в порядке? Ты так на неё смотришь, – демоница хмурилась. И хвост её нервно щелкал по ноге. По ноге Ричарда.
Это… раздражало?
Нет.
Раздражение истаяло, а Ричард потер лоб ладонью. Что на него нашло? Или… он обернулся. Нет, девица по-прежнему была красива. И казалось, что вовсе она не мертва, тем более не мертва пару сотен лет как, но лишь уснула.
Ненадолго.
– Знаешь, мне она не нравится, – проворчала демоница и взяла Ричард под руку. – И ты тоже. У тебя взгляд плывет, когда ты на неё смотришь.
Ричард моргнул.
Еще раз.
Морок? Мертвецы не способны наводить морок. А умертвия? И является ли покойница таковым? Но… пещера ведь. Мертвое останется мертвым.
Тогда что?
Что не так с этим созданием, которое…
Нет, не создание. Нельзя думать о ней так, пренебрежительно. Она… она не виновата. Ни в чем. Она умерла… незаслуженно. Безвинно.
Бедная.
И до чего несправедливо. Эта несправедливость сжигает душу.
– Она, уж извини, слишком живая для покойницы.
Демоница прижалась к Ричарду. И… в какой-то момент появилось желание оттолкнуть её. Велеть убираться. Прочь. Или вовсе изгнать.
Да что такое…
– Ей пронзили сердце, – сказал он зачем-то.
– Значит, надо её раздеть.
– Раздеть? – сама мысль о том показалась кощунственной. Как можно тревожить покой той, что… которая… которая создана для Ричарда.
– Чтобы убедиться, что рана есть. А если нет… извини, у меня возникнут вопросы.
Именно.
Он ведь её ждал, сам того не зная… это лицо… Ричард видел его во снах. Бледное, но такое совершенное в каждой черте его. И этот хрупкий нос. И эти бледные губы, которых тянуло коснуться.
Вдохнуть в них жизнь.
Это ведь возможно?
Он наклонился. Нет, не чтобы раздеть. Какая на диво кощунственная мысль. Разве можно издеваться над той, кто не заслужил подобного. Но ему необходимо коснуться. Убедиться, что она… мертва?
Или нет?
Нет, конечно, мертва. И уже не одну сотню лет. Да и пещера эта… проклятая. Ей не место здесь, среди… среди тех, кто убил.
В душе колыхнулась ярость.
Да как они посмели? Разве… разве виновата она? Разве подобная женщина вообще может быть виновата хоть в чем-то? Нет, нет и нет. Это… это ошибка. Чудовищная. За которую она, невинная, поплатилась жизнью.
– Ричард?
Голос издалека.
Мешает.
Не дает сосредоточиться. А ведь Ричард почти понял, как все было на самом деле. И нужна лишь малость. Наклониться. Над нею. Коснуться губами…
– Ричард? – его потянули.
Развернули.
– Ричард? – шлепнули по щеке, правда, короткая боль отрезвила.
– Она… с ней что-то не так, – вынужден был признать Ричард.
– Да уж заметила. Ты на неё уставился… в общем, нехорошо так уставился. Смотри на меня.
У демоницы лицо другое. В нем нет и тени того совершенства, которое…
…зато у демоницы красные искры в глазах. Вспыхивают и тают. Вспыхивают… и кожа мягкая, бархатистая. Её хочется коснуться.
И Ричард касается.
Осторожно.
Собственные руки вдруг кажутся слишком грубыми. А еще некрасивыми.
– У тебя огонь в глазах, – сказал он тихо, чувствуя спиной раздражение. Мертвецы не способны раздражаться, а эта вот… эта того и гляди встанет.
Нельзя оборачиваться.
Нужно смотреть. На огонь. Огонь очищает. Огонь дарит свободу. Огонь… огонь нужен. Ему. Здесь и сейчас. И Ричард тянется к огню, пытаясь согреться, избавиться от наведенного морока. А огонь тянется навстречу. Огонь ведь тоже живой. Он хочет согреть тьму.
И когда губы касаются губ, бережно и нежно, огонь оживает. Он делится теплом.
Жизнью.
И… и так неправильно.
Наверное.
Но честно говоря, плевать.
Глава 37
В которой случается видение и появляется надежда, но не понятно, на что
«И вытащила ведьма из сундука зеркало заветное, в серебряной оправе. Его-то и протянула девице, сказавши:
– Вот тебе зеркало. Отдай его мачехе. Будет она каждый день глядеться, будет красоту свою отдавать. А ты после глянешь, и себе заберешь. Сама не заметит она, как станет страшна и стара…»
Сказка о волшебном зеркале и проклятой королевне
Теттенике стояла на тропе. Все менялось. Так быстро… слишком уж быстро. И каждая тропа распадалась на новые, и вот уже это не тропы, но паутина, в которой она запуталась, словно муха.
– Нет, – Теттенике топнула ногой, и тропы-паутина задрожали. – Я не муха. Я…
Кто она?
Дочь великого кагана?
Та, в ком проснулся древний дар?
И она не позволит какому-то страху помешать. Не сейчас, когда мир вот-вот развалится на куски.
– Я приказываю! – голос её дрожал от ярости. Она никогда не испытывала прежде ничего подобного. – Слышишь, ты… я приказываю!
– А можешь? – шепот донесся оттуда, из паутины.
И Теттенике огляделась.
Нити.
Нет, не нити.
Дороги.
Множество.
– Могу! – повторила она, пусть и без прежней уверенности. И ступила на тропу.
Дорогу.
Старую дорогу.
Темный камень. Пыль. И мертвая трава, что слева, что справа. Воздух тяжелый. Он раскален, но и в степи бывает жарко. Так что нет, это другое.
Совсем.
Она дышит, привыкая к этой жаре. А камень жжет ноги. Отчего-то босые. И вздох коня заставляет вздрогнуть. А потом удивится, потому что Теттенике не заметила этого… это… коня.
А теперь не только заметила, но и узнала.
Как не узнать?
Огромное создание, в котором проснулась древняя кровь. Он глядел на Теттенике умными глазами, ярко-голубыми, какие редко случаются у лошадей. И она дрожащею рукой коснулась шеи.
– Я не боюсь, – сказала Теттенике самой себе. – Это… это лишь видение.
Странное.
Что делает она здесь, на пустой дороге? И почему с конем? Он не оседлан, даже не взнуздан. Так, на спину наброшено старое одеяло, но и только. Теттенике осторожно коснулась выцветшей ткани. Жесткая. Все, словно настоящее… не как
