был рыбаком и коневодом, и причины любви к нему императора таились в тех более грубых чертах его характера, которые рафинированное светское общество так и не смогло искоренить. Как и в случае с большинством гениев в области искусства, Нерон был чуть более вульгарен и чуть менее элегантен, чем восхищавшиеся им интеллектуалы. Одна из сторон его натуры была простой и лишенной лоска. Эту сторону и привлекал сицилийский коневод. С другой стороны, Петроний был таким искушенным во всех тонкостях художественной жизни и в погоне за удовольствиями, что Нерон, как говорят, «не мог оценить ни одной изящной роскошной вещи, если она не была рекомендована ему этим арбитром». Таким образом, под влиянием этих двух людей император, должно быть, постоянно колебался, склонялся то в одну, то в другую сторону. Петроний был всегда таким скучающим и вялым, что, когда император пребывал в приподнятом настроении, его фаворитом был Тигеллин. И можно предположить, что даже пение императора с его очевидной популярностью у народа приходилось по вкусу скорее сицилийцу, чем утонченному римлянину.
До нас дошли части юмористического романа «Сатирикон», написанного Петронием. И хотя это – блестящее и чрезвычайно забавное произведение, но оно настолько непристойно, что французский историк Виктор Дюруи заметил, что его читают, но никогда не цитируют. В нем рассказывается о приключениях группы молодых распутников, чьим единственным божеством, похоже, является Приап (Приап – у римлян бог полей и садов, изображался с чрезмерно развитым половым членом в состоянии вечной эрекции. – Пер.). Несмотря на то что предпринимались попытки отождествить главных героев «Сатирикона» с Нероном и его друзьями, более вероятно, что это вымышленные персонажи. В то же время этот роман отражает безнравственность римского общества тех дней, в особенности двора. И если сам Нерон был слишком занят и слишком много работал и потому мог совершать лишь краткие экскурсии в туманное царство сексуальной распущенности, то в целом атмосфера окружавшего его общества наверняка отличалась откровенной непристойностью. Никто во дворце не верил в богов. И если сам Нерон имел сильную склонность к оккультизму и часто ощущал не слишком приятное присутствие чего-то сверхъестественного, то его приятель Петроний был убежденным материалистом. «В наши дни никто не верит ни в небеса, ни в подземное царство, – говорит он устами одного из своих персонажей, – не соблюдает посты и плюет на Юпитера. В старые времена все было по-другому. Наши благородные дамы с чистыми помыслами ходили молиться, например, о дожде, и, если начинало лить как из ведра, они возвращались домой, как мокрые мыши. Но теперь нам, скептикам, нет никакой помощи от небес. Боги постарели и страдают подагрой, а наши поля сохнут».
Во время путешествия в Неаполь Нерон провел одну ночь в находившемся к северу от Мизенума городке Кумаэ, где у Петрония, по-видимому, была вилла. Вечером один из рабов, прислуживавших в доме, подошел к Тигеллину и рассказал, что его хозяин участвовал в заговоре Пизона и неоднократно тайно совещался здесь со Сцевином. Тигеллин удивился, но вместе с тем испытал ощущение близкого триумфа. Он сообщил об услышанном Нерону, тем самым окончательно довершив его разочарование. Петроний! Его ближайший друг – предатель! Удар наверняка был сокрушительным. Однако в тот момент он не стал предпринимать никаких действий против обвиненного, только сказал, что не поедет в Неаполь.
Петроний, конечно, догадался, что его разоблачили, и после того, как наутро кавалькада императора отбыла, он созвал своих друзей на обильный дневной пир, во время которого ненадолго удалился и вскрыл себе вены на запястьях, а потом наложил на раны повязки и остановил кровь. Всю свою жизнь он славился циничным, с презрением относившимся к опасности и модным своим скучающим видом, и вот теперь исполнился решимости поиграть со смертью и получить все возможное удовольствие от новизны собственного умирания. Вернувшись в комнату, где проходила трапеза, Петроний рассказал гостям, что сделал, и когда их меланхолическая заботливость ему наскучила, он снял повязки и снова позволил крови течь, но, когда беседа переключилась на более интересную тему, снова наложил повязки.
Чувствуя, что еще не настолько слаб, чтобы не стоять на ногах, Петроний совершил короткую прогулку по вечерним улицам Кумаэ, а когда вернулся домой, с удовольствием вздремнул. Потом послал за некоторыми из своих рабов и пожаловал денег одному или двум, а остальных велел высечь. После этого продиктовал письмо к Нерону, где напомнил ему много прописных истин и сделал саркастическое замечание по поводу неартистичности некоторых ночных приключений императора, о которых ему в приватной беседе рассказала дама по имени Силия, жена сенатора, имевшая обыкновение развлекаться еще и с Петронием, о чем император ничего не знал.
Потом он снова снял повязки и попросил друзей почитать ему какие-нибудь стихи. Когда жизнь уже покидала его, он заметил стоящую рядом красивую вазу, произведение искусства, которое всегда жаждал заполучить Нерон, и, протянув руку, нарочно столкнул ее со стола, чтобы она разбилась на мелкие кусочки и император не смог ею завладеть.
Известие о смерти Петрония, подтвердившее его вину, стало для Нерона большим потрясением, а оскорбительное письмо больно задело его. Он догадался, что это Силия рассказывала о нем неприглядные истории, и в порыве гнева выслал ее, запретив показываться в Италии. Однако эта вспышка злости не могла успокоить его душевные раны. Что в нем такого должно быть, спрашивал себя Нерон, что его лучшие друзья объединились с его врагами-традиционалистами в заговоре против него? Теперь мы задаемся тем же вопросом. Классики истории утверждали, что его главными изъянами были жестокость, безнравственность, тщеславие и полное пренебрежение достоинством императорского титула. Но, строго говоря, Нерон не был жесток, он даже не был суров, пока ему не начали досаждать заговоры с целью его убийства. Он не был более безнравственным, чем Петроний, Сенека или другие заговорщики, и, следовательно, невозможно, чтобы они действовали под влиянием отвращения к его аморальности. И он определенно не был тщеславен, а о его неуверенности в себе, проявлявшейся в страхе перед музыкальными критиками, знали все. Все его друзья увлекались сценой, а главный заговорщик Пизон сам играл на публике в театральных представлениях точно так же, как Нерон в музыкальных. Значит, не пренебрежение имперским этикетом вызывало у них желание убить его.
По нашему мнению, ясно, что, если аристократия старого пошиба страстно желала его свержения, поскольку он безжалостно выступал против тех норм и установлений, которые они отстаивали, и поскольку он растратил или мог растратить общественные богатства, то предательство его ближнего круга наверняка было вызвано какой-то личной враждой и амбициями, не имевшими никакого
