Александр Грабовский лежал на полу лицом вниз, скорчившись и накрыв голову руками. Рядом с ним валялся пистолет. Полированный металл тускло поблескивал в свете аварийных ламп. Вид оружия покоробил Марка. Выходит, ему не показалось. Выходит, это именно отец стрелял в майора. Зачем? Неужели он как-то причастен… Грабовский старший тихо, едва слышно застонал, и Марк, забыв обо всех своих подозрениях, бросился ему на помощь.
Он упал на колени рядом с отцом, перевернул его, приподнял голову. Старик тяжело дышал, продолжая постанывать. На его лице застряла гримаса боли, оно то и дело судорожно подергивалось.
— Папа, что с тобой? Ты слышишь меня? Это я, Марк! Очнись! Ты ранен? Куда… куда попало?
Марк кинулся осматривать неподвижное тело. Крови не видно, сердце бьется гулко и ритмично. Господи, что же тогда? Что же с ним?
— Папа, очнись! Ты слышишь меня?
Марк сел на пол и притянул к себе отца. Он крепко стискивал ему руку, прижимал к груди его голову и безостановочно твердил:
— Папа, папа, очнись. Это я, твой Марк, я пришел.
Когда с губ отца сорвалось первое, еще невнятное слово, лейтенант чуть не умер от счастья. Потому, что первое слово и потому, что это слово — его имя.
— Марк, — Грабовский старший едва слышно пошевелил губами.
— Да, папа, это я. Не волнуйся, я здесь. Теперь все будет хорошо. Скажи где болит. Я помогу.
— Уходи…
Услышав этот ответ, лейтенант не поверил своим ушам. Он бредит. Вернее нет, бредит не Марк, бредит отец. Оно и понятно, ведь тот болен.
— Уходи немедленно, — голос Александра Грабовского слегка окреп. Его слова перестали походить на горячечный бред.
— Но почему? — выдохнул Марк, глотая горечь и борясь с недоумением.
— Она во мне, Марк. Слышишь, она во мне. Она убьет тебя.
— Кто? — в корсиканце шелохнулось подозрение, робкое понимание чудовищной правды. Но он не желал, не смел поверить.
— Звезда Нума. Они впихнули ее мне в мозг. — голос Александра Грабовского оборвался, иссяк, словно это признание стоило ему остатка сил.
Марк тоже не мог произнести ни слова. Горе, отчаяние, безумие навалились на него, превращая в кусок безмозглой кровоточащей плоти, способной ощущать лишь одну жуткую, невыносимую боль. И эта свирепая боль терзала его с остервенением бешенного голодного хищника. Некоторое время Марк просто сидел, крепко прижав к себе отца, и выл, скулил, как раненное животное.
— Делай как я говорю, — Грабовский старший спешил, у него не было времени оплакивать свою многострадальную долю.
— Но ты же сейчас в норме, ты говоришь со мной, ты помнишь меня, ты…
Марк запнулся… Запнулся, так как почувствовал это. Пальцы, которыми он поддерживал голову отца, нащупали плотный грубый рубец, пропахавший весь затылок Александра Грабовского. Он не был заметен из-за отросших седых волос, но прощупывался даже при легком касании.
— Нет! — не скрывая и не пытаясь унять слезы, Марк взревел от боли.
— Уходи, сын, спасайся. У тебя мало времени. Сейчас с морунгом что-то произошло. Он оглушен, он словно без сознания, но он жив. Я чувствую его. И он в любой момент может прийти в себя.
— Я не брошу тебя, — в голосе Марка прозвучал вызов всему этому дрянному месту. — Ведь можно попробовать вытянуть звезду, восстановить мозг.
— Нельзя, Марк, — губы отца тронула едва заметная горькая улыбка. — Ты же знаешь, что нельзя.
— Но почему ты? За что тебя? — Марк кричал от отчаяния.
— Это кара, — прошептал отец. — И, скорее всего, я заслужил ее.
— О чем ты говоришь?
Лейтенанту стало жутко. Он терял отца. Теперь это было уже ясно. Но неужели Марк потеряет еще и веру в него, в его светлое, доброе имя?
— Марк, я был одним из руководителей и создателей «Архангела». Одним из двенадцати членов Верховной Лиги, если это понятие тебе что-то говорит.
— Не может быть! — лейтенант взглянул в лицо отца, он пытался понять, не бредит ли тот.
— Со временем ты бы все узнал… — глаза Александра Грабовского закатились, и он вдруг захрипел задыхаясь.
— Отец! — Марк вскричал в испуге.
— Нет-нет, я еще с тобой, — Грабовский старший судорожно стиснул руку сына. — Еще не сейчас. Я еще могу говорить. Из меня выдрали часть мозга, заменили каменным протезом. Отсюда эти мерзкие симптомы. Я плохо себя контролирую. Но я помню… я еще многое помню.
Александр Грабовский открыл рот, чтобы продолжить, да так и замер, невпопад дергая губами. Из уголка рта у него потекла тягучая слюна. Марк стер ее ладонью и легонько стряхнул отца за плечи.
— Папа, не молчи.
Отец встрепенулся и перевел на сына расширенные, словно от ужаса глаза.
— Сынок, я бы тебе обязательно все рассказал. Как только бы смог. Как только бы мы подняли Амарилло. Но твоя рота ушла раньше, и я не смог…
Тут у старика пропал голос, и Марк не мог понять то ли от волнения, то ли это очередной сбой истерзанной, разрушенной нервной системы. Но как в первом, так и во втором случае он должен был что-то сделать.
— Говори, отец, говори, — разведчик повыше приподнял голову старика.
— Эти инопланетные выродки что-то задумали. Они нарочно завербовали вас. Они хотели использовать вас в борьбе против своих, против Земли.
— И почему вы все… почему лично ты не попытался нас остановить, все нам объяснить?!
— Мы хотели раскрыть их планы. Мне даже разрешили подыграть вам во всей этой комедии.
— Комедии?! — вскричал Марк. — Ты называешь это комедией?! Почти все мои товарищи погибли. Я сам сотни раз мог…
— Ошибаешься, — Грабовский старший не дал сыну договорить. — Только не ты. Я сделал все, чтобы обезопасить тебя. Я раздобыл твою ДНК и сделал ее доминирующей в программе «Чистильщик». Я прикончил всех, созданных ранее биомеханических гибридов. А те, что создавались позднее, чувствовали тебя и не могли причинить вреда. Я предотвратил несколько диверсий на вашем корабле. На Агаву я привез отряд специально запрограммированных морунгов, чтобы они стали твоей тенью, твоей незримой охраной… — тут Александр Грабовский затрясся, но сейчас это был не припадок, сейчас это был гнев. — Эта сволочь Уинстон Келлоган, он не дал мне закончить. Он обо всем пронюхал. Он объявил меня угрозой для проекта. Меня превратили в зомби, в живого трупа, подвластного этой проклятой звезде.
Марк слушал и не мог поверить. Все сказанное отцом было дико, ужасно, отвратительно, но вместе с тем понятно, едва ли не трогательно. Отец пытался оградить, защитить его, спасти… Спасти. Это слово засело в мозгу как свербящая заноза. А кто бы спас его товарищей, его друзей? Лица погибших «головорезов» всплыли в памяти: Тьюри, Такер, Фельтон, Монзони, наконец, Жерес.
Воспоминания о майоре причинили разведчику острую боль. Мертвое изувеченное тело Жереса лежало тут, совсем рядом, всего в нескольких шагах, и на него невозможно было глядеть без содрогания. Конечно, Марк всегда знал, что ради великой цели приходится приносить жертвы, совершать чудовищные поступки. Так было, есть и будет. Но кто может быть уверен, что цели действительно великие, а главное честные, что мрачные гении не создают то, что возвысит одних и окончательно доконает других. И жертвы эти будут не ради добра, справедливости и процветания человечества, а ради наживы, параноидальных амбиций, власти. Таких гарантий не даст никто. Вернее даст каждый. С честным лицом, с благородством в глазах заказчики чудовищных проектов будут вещать об их благе и несказанной пользе. И это самое благо ощутят на себе миллиарды живых существ, ощутят в тот самый миг, когда заглянут в глаза смерти.
— Отец, зачем вы рветесь в мир мертвых? Для чего хотите затянуть их сюда? Это оружие? Вы пытаетесь создать новое, самое страшное, самое разрушительное в галактике оружие? — Марк понимал, что тратит последние драгоценные мгновения, но он не мог не спросить, он был обязан узнать. Долг перед Жересом велел сделать это.
— Мертвые? — Александр Грабовский непонимающе поглядел на сына. — О чем это ты? Какие мертвые?
— Что вы… — Марк запнулся. — Что «Архангел» делает в «Черной зоне»? Зачем все это нужно?
— «Черная зона»… Она граничит с Солнечной системой. Там находились наши первые колонии… Там был Фрейзер… Они напали… Они уничтожили…
Александр Грабовский прервался на полуслове, весь сжался, скорчился, словно от лютого холода. Губы его затряслись и прошептали всего одну фразу:
— Марк, он возвращается.
Лейтенант мог не переспрашивать. Он понял что происходит. В голове «головореза» стала вновь нарастать жалящая пекущая боль. Морунг приходил в себя, оживал, восстанавливал свой неведомо почему утраченный контакт с мозгом носителя. Носителя! Марк ужаснулся этому холодному, бесчеловечному слову. Ведь носителем был ни кто-нибудь, а его родной отец.
— Марк, убей…
Стон вырвался из груди Габовского старшего. Отец еще держался, но делал он это из последних сил.
