разгладил и разложил бумажки.
– Ну?
– Тридцать семь рублей.
– Забирай, – кивнул Медведев. – Ряхов, с тебя ещё тринадцать рублей Морозу долгу. Тоже при всех отдашь.
– И за обиду парню пусть заплатит, – сказал немолодой, с рыжеватой щетиной на щеках, Лютов или Лютыч.
– Он всех нас обидел, – кивнул Саныч. – Ещё десятка с тебя Морозу за обиду и на круг десятка. В получку и отдашь.
– Да… да вы что? – задохнулся Ряха. – Да…
– Против круга пойдёшь? – удивился Геныч. – Ну, тебе решать.
– Всё, – Медведев хлопнул ладонью по столу. – Забирай деньги, Мороз. Всё, мужики. Переодеваемся и айда.
Все дружно встали. Эркин, взяв деньги, отошёл к вешалке и заложил их в бумажник, и уже оттуда смотрел на шумно переодевающихся, умывающихся и причёсывающихся перед зеркальцем мужчин. Ряха сгрёб оставшуюся на столе мелочь. Переодеваться он не стал, оставшись в рабочем.
– Замок свой из дома принесёшь, – сказал Эркину Колька. – И лады́.
– Лады́, – кивнул Эркин.
Переодевались до белья, кое-кто и рубашки менял. Куртка, штаны, валенки в шкафчик, Медведев и ушанку туда же, ну да, для города у него рыжая мохнатая. Грязную рубашку в узелок.
– Баба за выходные отстирает, в понедельник чистую принесёшь, понял?
– В понедельник с утра?
– А то!
– Эй, старшо́й, как на той неделе?
– В утро ж, сказали.
– Уши заложило, так промой.
– Мороз, в полседьмого в понедельник.
– Понял, а кладовка?..
– По коридору налево и до конца.
– Клавка сама тебя окликнет.
– Да уж, не пропустит!
– Это точно. Баба хваткая…
– На новинку падкая!
И дружный гогот.
Со звоном закрываются висячие замки на дверцах, уже не шарканье разбитых валенок, а стук подошв ботинок, сапог, обшитых кожей белых бурок. В ватных куртках только он и Ряха, остальные в коротких пальто с меховыми воротниками, полушубках, у Кольки куртка чёрная с золотыми нашивками и блестящими пуговицами.
– Всё, мужики, айда.
Общей шумной толпой по коридору к проходной, со смехом и шутками разобрали табельные номера и дальше, на пропускной…
– Счастливого отдыха…
– И вам от нас…
Ну, вот уже и улица, лёгкий снежок крутится в воздухе, и под ногами снег. И деревья в снегу, и каждый карниз, изгиб фонаря обведён белой каймой свежевыпавшего снега.
Той же шумной толпой подошли к неприметному одноэтажному дому из тускло-красного кирпича с двумя запотевшими до белёсой плёнки окнами и тёмной почти чёрной дверью между ними. Над дверью вывеска, тоже чёрная с тусклыми, как полустёртыми, золотыми буквами. Шедший первым Медведев властно распахнул дверь. За ней, к удивлению Эркина, открылся просторный зал с высокими круглыми столиками и прилавком в глубине. Здесь не раздевались и даже шапок не снимали, на полу лужицы от стаявшего с обуви снега и кучи мокрых опилок. Но столы чистые, и запах… нельзя было назвать неприятным.
– Ну, Мороз, – улыбнулся Медведев. – Давай. По двойной каждому, так, мужики? – все кивнули. – Ну и там, сосиски, что ли…
– Да ну их… – весело выругался Колька, подталкивая Эркина к прилавку. – Из кошатины у них сосиски.
– Язык у тебя из кошатины, – пузатый белобрысый усач за прилавком внимательно посмотрел на Эркина. – Не знаю тебя. Прописка, что ли?
Эркин кивнул.
– И сколько вас?
– Со мной двенадцать, – ответил Эркин, заметив, что Ряха пришёл со всеми. – Поднос есть?
Одобрительно кивнув, усач поставил на поднос двенадцать пузатых стеклянных кружек с ободком посередине, налил пива и быстро составил стопку из двенадцати картонных тарелок с тремя бутербродами на каждой.
– Держи. Ровно тридцать с тебя.
Эркин расплатился Ряхиными бумажками и понёс поднос к угловому столику, который был побольше остальных, и потому все поместились. Эркина встретили радостным гомоном.
– Во, это я понимаю!
– Ну, даёшь, Мороз.
– Это по-нашенски!
– Гуляй душа!
Когда все разобрали кружки и тарелки, Эркин хотел отнести поднос, но его ловко прямо из-под локтя у него выдернула бродившая между столиками с тряпкой старуха в белом, повязанном по брови, платке и клеёнчатом длинном фартуке.
– Ну, – Медведев оглядел стоявших весело блестящими синими глазами. – Ну, за Мороза, чтоб и дальше ему с нами, а нам с ним работалось, – и, когда все сделали по глотку, строго сказал: – Кому чего сверх надо, то уж сам платит.
– Да ладно, Старшо́й, – поморщился Лютыч. – Чего ты из-за одной… – он забористо охарактеризовал Ряху, – на всех баллон катишь.
Эркин перевёл дыхание: всё, вот теперь настоящая прописка.
В общем разговоре рассказов и расспросов одновременно он узнавал, что две недели с утра, с семи до трёх, а две – с трёх и до одиннадцати, а получка во вторую и четвёртую пятницы… сейчас-то что, а вот в войну в три смены… в две, но по двенадцать… было дело, кто помнит… да ладно, нашёл что вспоминать… ни выходных, ни отгулов… война по всем прошлась… а на фронте… я пять лет отбухал, раненый, а… ладно вам, семья-то большая, Мороз?
– Жена и дочка, – охотно ответил Эркин.
– А поселился где?
– В «Беженском Корабле».
– От Комитета, значит?
– Ну да, туда только через Комитеты.
– Ага, беженский ещё и ветеранский.
– Ага, и этот… жертв и узников…
– Ветеранский отдельно, уж я-то знаю.
– Квартира хорошая-то?
Эркин кивнул.
– Тёплая. И большая.
– С ремонтом?
– Или сам делать будешь?
– Сам, – Эркин кивнул и несколько небрежно бросил: – Не знаю, кто там раньше жил, но ремонт надо делать.
Он рассчитывал, что эта хитрость пройдёт. И прошла. Никто ту троицу и не вспомнил.
– Я тоже в «Беженском», – сказал Миняй в новеньком белом полушубке. – В правой башне. А ты?
– В левом крыле.
– Земляки, – подал наконец голос Ряха, молчавший до этого вмёртвую.
Но его не заметили, и он опять уткнулся в кружку.
– И давно приехал?
– Во вторник.
– Не обустроился ещё?
– Начать и кончить, – усмехнулся Эркин.
– Ага, – кивнул Саныч. – В воскресенье, значит, дома будешь?
– Сороковины у меня в воскресенье, – хмуро ответил Эркин.
– Кого поминаешь-то?
– Брата. Убили его в Хэллоуин.
– Чего?
– Это где?
Эркин удивлённо посмотрел на них. Они не знают про Хэллоуин? Как такое может быть? Смеются, что ли? Да нет, лица серьёзные.
– Это праздник такой. Ну, и на Хэллоуин, – он заговорил медленно, подбирая русские слова, – хотели поворот сделать, назад, как до Свободы, повернуть.
– Реванш называется, – влез было Ряха и опять его не заметили.
– Кто?
– Ну, не мы же…
– Ну, понятно.
– Да чего там, недобитки, значит…
– Да, – кивнул Эркин. – Кого зимой в заваруху, – у него всё-таки начали проскакивать английские слова, но его, судя по лицам и репликам, понимали, – не добили.
– Ну, а вы что?
– Так ты с той стороны, не с Равнины?
– Опомнился!
– До тебя как до того жирафа…
– Давай, Мороз,
