– Будь возвеличена, Эстер! Боги смиловались и исцелили меня.
– Стало быть, тебе нельзя возвращаться в подземелье, – Эстер мило улыбнулась. – Присоединяйся к друзьям, я с радостью приму тебя в придворные менестрели. Харно обучит тебя игре на тридцати инструментах, ты сможешь услаждать слух вельмож и царей. Назначь себе жалование, юноша!
– Мои песни умолкнут, если я останусь, – Пармен поклонился. – Я принадлежу кочующему роду. И живу дорогами. Если запереть соловья в клетке, он перестанет петь.
Лицо раджи окаменело.
– Но я прошу Вас, владычица, – цыган преклонил колено – позвольте мне и моему народу посещать ваши земли, давать представления и пользоваться водой из колодцев.
– Ты просишь многого. Я разрешаю – если один день в году Вы будете молиться моему богу и играть в его славу. – Эстер подняла чашу. – За Парменов род.
– Отмеченный пламенем – это его вы оживляли? – в голосе Эстер проскальзывало плохо скрываемое любопытство.
– Корво, ваше сиятельство, – за несколько дней пути мужчина успел обрасти яркорыжей щетиной, на макушке топорщились короткие алеющие волосы.
– Каково это – быть в цитаделях смерти? Видел ли ты богов? Своих или иных? Правда ли, что быт усопших схож с бытом живых? – глаза Эстер блестели, она встала и почти соскочила с трона.
Мужчина поник, в глазах читалась боль:
– Слов всего мира слишком мало, чтобы описать происходящее там. А я от природы не рассказчик. Переживания ещё слишком остры и я вряд ли смогу начать.
– Ты приносишь владычице печаль, – сожалеющим тоном произнесла Эстер, – надо тебя казнить. Но тогда никто не узнает эту историю. Повелеваю приставить к тебе писца и до последней, самой смутной мысли излить на пергамент слово о смертном мире.
Корво потупился.
Властительница сложила руки на груди, наигранно воскликнула:
– Один из вас отказал, один молчит. Что же поведают мне остальные?
– Осмелюсь раскрыть уста, раджа, – Авенир поклонился. – Я не мудрец, но вижу, что трое из нас приняли Вашу длань. А отказал только один. С Вашего позволения прошу отпустить Корво. Я владею письмом и даю слово, что вычерпаю его чашу до последней капли и подарю владычице первый свиток.
– То есть, – вспыхнула Эстер, суетливо зашагала по залу, – ты только что отказал мне за двоих. Итого счёт равный – трое в золотой клетке, трое на воле? – она повернулась к Марху, прошипела:
– Остался ты, ехидна из Тарса. Что скажешь – кто выиграет в этой схватке?
Сабельщик зевнул:
– Меня так утомили эти разговоры! Да и дорога – седло натерло зад, солнце обожгло плечи – всюду пыль, оводы, стражники с кислыми минами. Так аппетит разыгрался – а я, когда голодный, думать не могу. Голова ни о чём не мыслит.
– И что утолит твой аппетит, Маахелус, оседлавший ветер?
Сабельщик напустил задумчивый вид. Что-то посчитал, причмокнул, закатил глаза.
– Ну же, – владычица нетерпеливо махнула рукой. – Мясо, шоколад, вино, кашу, фрукты – всё, чего хочешь!
– Чего хочу? – Марх пожевал губу. – В таком случае, раджа, я бы отведал руэго.
– Руэго?
– Да. Пусть к нему подадут мяса с вином. Ты сказала – всё, что хочешь! – напомнил тарсянин. – И учти, я так голоден, что съем все плоды этого дерева. Да так, что в следующий раз руэго появится не меньше, чем через три сезона. Придется нанять хороших садовников.
Глаза Эстер засверкали, в голосе сквозила усмешка:
– А не лопнешь, Маахелус? Моё дерево плодоносит обильно и съесть все плоды даже тебе вряд ли под силу – пузо прихватит. Как ты собираешься это сделать?
– Мой секрет в том царица, – Марх погладил живот, – что я, как истинный гурман, ем с наслаждением, хорошо пережёвывая пищу и запивая небольшими глотками вина.
– Ты истомишь моих людей! – Эстер театрально заломила руки и расхохоталась. – Они же не знают, чествовать вас или проклинать! Награда или казнь – нет разницы, народ хочет зрелищ!
– Томление усиливает голод и пища кажется слаще, раджа. – Авенир почтительно поклонился.
– Ты сам не ведаешь, насколько мудр, юный мыслитель! – царица ударила в гонг. – Вы трое отправляйтесь в гостевую. А ты, – Эстер ткнула Марха в грудь, – идешь утолять голод и да помогут тебе твои боги съесть всё.
Гостевая на поверку оказалась тюремной камерой для высокородных особ. Дверь захлопнулась и в скважине обрекающе скрежетнул ключ. Авенир, Пармен и Корво разбрелись осматривать жилище. Большой зал устлан коврами и подушками, уставлен драгоценной мебелью – столики из красного дерева с яствами, золотые, серебряные, деревянные, каменные и жемчужные алтари божков, шкаф со свитками, подсвечники, гобелены на раскрашенных стенах, отделанные медью, бронзой и оловом щиты на дверях – многие правители бы слюной изошли от убранства. Двери ведут в погреб, спальню, оружейную и баню. Одной стены нет – за шторой, чернеет гигантская решетка, за которой раскинулось широкая арена.
Вкруг поля чернели решетки поменьше, образуя непрерывную гряду стальных клыков. Над решетками возвышались ряды трибун – видимо представления устраивались сразу при зверинце.
Корво достал с полки доску, предложил друзьям:
– Ири? Я, помнится, игрывал когда-то.
Авенир подсел к столу:
– Отчего ж не сыграть, коль и камни и поле есть. Пармен, ты с нами?
Цыган неуверенно подошёл:
– Я только в кости раньше…
Через пару часов, разбитые наголо Авенир с Корво отпустили Пармена. Обрадованный цыган принялся перебирать струны на лютне, рыжеволосый спустился в погреб. Авенир о чём-то переговаривался со стражником. Тот прикатил обитый железом ящик с тяжелым навесным замком. Груз оставили на поле у решетки – внутрь бы он и не поместился, накрыли плотной рогожей.
Полуденный зной, сменился вечерним теплом, а затем и ночной прохладой.
Подошёл вечер второго дня, когда замок сухо щёлкнул и в зал провели Марха. Сабельщик осунулся, под глазами темные круги, тело дрожит, ноги не сгибаются. Он доковылял до ковра и повалился на подушку. На лице застыла счастливая улыбка, воспаленные глаза закатились.
– Теперь не страшно и умереть.
В маленькое окошко заглянула бледная Эстер:
– Ты сыт, Маахелус? По правилам, раджа может согласиться лишь на ничью. Ты не можешь принять иное решение. Руэго должно принадлежать тебе.
Сабельщик тихо прохрипел:
– Если ты хочешь, чтобы я остался, тебе придется меня убить. Да я и так близок к смерти. Отпусти остальных!
– Нет, нет, ехидна из Тарса, – голос владычицы был печален. – Вы слишком много видели и слышали. Ты один не накормишь толпу. Вы примете участие в представлении. Мне жаль.
Окошко затворилось.
– Принесите вина, губы сохнут.
Авенир кинулся в погреб. Среди полупустых бутылок, огрызков сыра и лоскутьев копченых колбас храпел упитый Корво. Волхв выбрал небольшой бутыль с жидкостью цвета темного дуба.
Марх пригубил, закашлявшись, присел:
– Ром! Да какой! Его будто из яда кровавого альпира сделали! Клянусь своей заросшей лысиной, я восстал из мёртвых!
Волхв стоял перед решёткой, всматриваясь в подкатившее к окоему солнце.
– Люди собираются.
Трибуны заполнялись шумными бангами. По рядам сновали продавцы карамели и воды, орехов, вяленины и огурцов. Что-то громко выкрикивали служки в цветастых костюмах.
– Марсово поле – место, где пирует смерть. Хорошая традиция. – Марх опустошил бутыль. – Красочно, весело. Тем, кто на трибунах.
– Что с нами будет? – Пармен побледнел.
– Я старался, как мог, – хмыкнул сабельщик. – Но царица держалась молодцом. Она всего лишь разозлилась – а я то, дурень, рассчитывал её разъярить. Надеялся, что нас просто обезглавят – для возбуждения аппетита публики. А нас припасут на сладкое. Выставят против самого ужасного зверя, который у них есть.
Меж тем на арене начали представление. На свиньях, держась горделиво и надменно выехали потешники – карлики. Они устроили турнир на метлах, бал маскарад и перебрасывание арбузами. В конце о чём-то разругались и устроили потасовку. Хрюшки мешали, сбивая дерущихся с ног, проталкиваясь к разбитым арбузам.
После вывели смертников, приговоренных к мучительной казни. Их растянули на крестовинах. Палачи прожигали ладони, отрезали носы и груди, сдирали кожу и холостили узников. Песок под жертвами пропитался кровью, от воплей гудела голова. В недрах, скрываемых решетками, раздалось рычание, скрежет. Земля задрожала – обитатели темниц почуяли кровь и вспомнили, что ужасно голодны.
Пармен заткнул уши, Авенир отвернулся:
– Даже в цитадели Зуритая пытки более человечны!
– Что за крики? Кого убивают?
Из погреба на четвереньках выполз Корво – опухший, воняющий перегаром и рвотой.
– С корабля на бал, рыжебород! – Марх с трудом встал. – Сейчас выпустят зверей.
Словно услышав его слова, дверь отворилась и вошли шестеро безмолвных, окованных сталью. В руках блестели остро наточенные сабли. Заскрежетало и черные колья медленно стали раздвигаться. Четверку вытолкнули на арену. Корво – от вина, а Марх – от бессилия распластались по песку, стояли на четвереньках.
