чём ты там виноват, но если виноват, то я тебя прощаю. Надо же, в
конце концов, начинать как-то по-человечески жить. Ты бы про себя хоть что-нибудь рассказал.
– Да что рассказывать? – задумчиво говорит Роман, сбитый с толку. – Вот я и хотел…
Или вправду сейчас снова не тот момент? Там и сказать-то надо всего одну, давно
заготовленную фразу. Только на сегодня есть другая, первоочередная новость. Может быть, лучше
не портить её ничем?
105
– Ну, в общем так: сын у меня родился, – вздохнув, сообщает Роман.
– Сын?! Ничего себе! – восклицает Серёга. – Ирка, что ли, родила? Она разве беременной
была?
– А зачем ей быть беременной? – смеётся Роман. – Просто так родила, да и всё.
– Ну и дела-а-а! Поздравляю! – Серёга вскакивает и, в волнении почти на месте пробежавшись
по маленькой комнате, подскакивает к столу, неловко жмёт руку. – Держи! А давай-ка выпьем за то,
чтобы всё у вас было хорошо! Нет, а кстати, почему вы мне-то сразу об этом не сообщили? Я что,
не родственник, или как?
– А я что сейчас делаю, не сообщаю?
– А раньше-то не мог?
– Не мог. Даже вчера ещё не мог.
– Конечно, – обиженно говорит Серёга, – ты пришёл, потому что тебе тоскливо стало. А это
событие для тебя, видно, как-то так…
Выпивают ещё.
– Сына-то как хоть назвали?
– Да не знаю я пока.
Серёга от удивления икает три раза подряд.
– Как не знаешь?
– Не решили ещё. Он же родился-то, – Роман смотрит на часы, – двенадцать часов назад… А
мы договорились, что, пока не родится, имя не обсуждать.
Серёга, покачиваясь, поднимается.
– Ну всё, – говорит он, – подставляй морду, сейчас я буду тебя очень больно бить! Какого ж
хрена ты молчишь? Мы уже час сидим, время теряем, а магазин скоро закроют! Почему ты такой
спокойный-то, а? Нет, души-то в тебе точно нету. Да я бы на твоём месте сейчас без крыльев под
потолком летал. Всё, собирайся… Ну, чо уставился-то? Вон твоя шапка! Без ещё одной бутылки
нам теперь уж точно не обойтись.
– А может, хватит тебе? – говорит Роман, вдруг ловя себя на том, что, кажется, Серёга хоть и
пьяный, а радуется этой новости больше него самого.
– Как это хватит?! Да как ты можешь такое говорить?!
– Но, может, сначала имя сыну подберём? – находится Роман.
– А-а, – машет Серёга рукой, – да мы его и на ходу придумаем.
– Как это на ходу?! – с укором произносит Роман. – Такое дело и на ходу? Ну ты даёшь…
– Так, может, потом?
– Как это «потом»? Его племянник, понимаешь ли, уже двенадцать часов без имени мается, а он
– «потом»… Ты ему, вообще-то, дядя или кто? К тому же, у тебя, кажется, есть книга об именах.
– Эх! – отчаянно восклицает Серёга, взглянув на часы, и бросается, насколько уже выходит у
него броситься, к полке с книгами, – мигом сейчас подберём. И в магазин!
Но «мигом» не получается. Они просто вязнут, перебирая по книге все возможные имена.
Сходятся на «Юрке». Непонятно, правда, почему. Может, потому что про Гагарина отчего-то
вспомнили… И звучит хорошо – «Юрий Романович». Но магазин к этому времени уже закрыт –
бежать некуда. Впрочем, Серёгу развозит и на старом. Подождав, когда он уснёт, Роман уходит,
защёлкнув дверь на уже знакомый английский замок.
«И то верно, – думает он по дороге домой, – и почему это я такой спокойный…»
* * *
Все эти внутренние блуждания и терзания мужа Голубике не видны. Ей просто сейчас не до них.
Рождение второго сына словно переключает её жизнь на какой-то мягкий камерный регистр. После
естественных и малоболезненных родов, какие и полагаются здоровой женщине, она становится
собранней, серьёзней, и в то же время озорней и языкастей. Да и как не стать такой после общей
палаты, наполненной не больными, а счастливыми, уже пережившими все опасения, мамками? В
первый день после выписки она, набравшаяся в роддоме и хорошего и нехорошего, несколько раз
даже слегка, со смехом матюгается, так что у Романа от изумления падает челюсть. Чувства
переполняют её. Она снова дома, теперь уже с малышом. И всё у неё прекрасно. При лёгкой,
мягкой картавости неприличные слова выходят у неё совсем не грубо, а как-то забавно и даже
интимно. Первые роды, связанные когда-то с всевозможными страхами и даже раздражением на
беременность, были для неё душевно пустыми, и только эти, оттого что теперь её жизнь заполнена
всем набором душевных компонентов, переживаются полноценно. Теперь, словно раскрывшись,
она становится женственней, мягче и теплее, и не будь Роман постоянно подавленным чем-то, что
заставляет заподозрить (без особой, правда, ревности) его измену, то она покаялась бы ему в
своей глупости. Зря она болтала о какой-то «здоровой, взаимной нелюбви». Больше она
рисоваться не станет, потому что теперь-то уж точно без ума влюблена в своего мужа, обожая все
его чёрточки, которые словно ещё более узаконивают его и обостряют её чувство, аукнувшись в
106
ребёнке. И не будет она его больше звать по фамилии. Она и сама знает, что это не очень-то
красиво. Ей уже не надо ничего особенного от него. Был бы рядом какой есть, да и всё.
Роману от потепления Ирэн не по себе. Теперь ему не нужна никакая душевность жены, и хотя
его впервые, несмотря на новые хлопоты и проблемы, будто лёгким крылом обдаёт полноценным
семейным уютом, он старается его не чувствовать. В Голубике обнаруживается, наконец, как раз та
податливость на его внимание, которой он всё время ждал, только теперь он уже сам не способен
это внимание давать. В то время, когда Ирэн вторично и уже основательно переплавляется
материнством, Роман возвращается к состоянию вольного самца.
Главное для него уже очевидно: из семьи он уйдет. Хотя, конечно, это подло. И он знает это. Но
всё равно уйдёт. Семья не для него. Его судьба – быть свободным и одиноким. Его не удержит
здесь ни тепло, ни обязанности. Крепче всего Романа привязывает даже не свой, ещё крохотный
ребёнок, рождение которого тонет в заботах о кроватке, коляске, пелёнках и всем прочем, а
неродной Серёжка. Конечно, лучше бы этой привязанности не было. Где найти потом силы на
разрыв и хотя бы какое-то минимальное оправдание себя? Хотя, оправдываться здесь будет
нечем. Это станет совершенно очевидной подлостью. Главному принципу (всегда честно
относиться к себе – всё есть так, как есть) изменять не стоит и сейчас. Но что делать? Конечно,
обманывать никого не хочется. Куда приятней быть чистым и порядочным. А если остаться в семье
