утверждать, что география – это одна из первостепенных наук: она является частью той оснастки, которая необходима для верного понимания гражданства и выступает неотъемлемым дополнением к созданию общественного человека[790].
География была неотъемлемой материальной основой знания о Востоке (Orient). Все скрытые и неизменные характеристики Востока, его основы, коренились в географии. Так, с одной стороны, географический Восток кормил своих обитателей, был гарантом их характерных черт и определял их специфику; с другой стороны, географический Восток привлекал внимание Запада, даже если – согласно одному их тех парадоксов, что часто обнаруживает организованное знание, – Восток был Востоком, а Запад был Западом (East was East and West was West). Как считал Кёрзон, космополитизм географии имел первостепенное значение для всего Запада, чьи отношения с остальным миром строились на откровенной алчности. Тем не менее географические устремления могли принимать морально нейтральную форму эпистемологического импульса – выяснить, заселить, открыть – как в «Сердце тьмы», когда Марлоу[791] признается в своей любви к географическим картам.
Я мог часами смотреть на Южную Америку, Африку или Австралию, совершенно забывая себя за радостями исследований. В то время на земле было немало неисследованных мест, и когда какой-нибудь уголок на карте казался мне особенно привлекательным (впрочем, привлекательными были они все), я указывал на него пальцем и говорил: «Когда я вырасту, я поеду туда»[792].
За 70 лет или около того, как Марлоу это сказал, Ламартина совершенно не беспокоило, что у этих неисследованных территорий были жители, как ни о чем подобном даже в теории не помышлял Эмер де Ваттель, швейцарско-прусский специалист в области международного права[793], который в 1758 году призывал европейские государства захватить территории, населенные кочевыми племенами[794]. Важно было облагородить обыкновенное завоевание идеей, превратить тягу к обладанию географическим пространством в теорию об особого рода взаимоотношении между географией с одной стороны и цивилизованными и нецивилизованными народами – с другой. На это логическое обоснование повлияла и Франция в том числе.
Во Франции к концу XIX века политические обстоятельства и интеллектуальная атмосфера совпали таким образом, что география и географические спекуляции (в обоих смыслах этого слова) стали привлекательным национальным времяпровождением. Этому способствовал и общий общественный настрой в Европе: явный успех британского империализма достаточно громко говорил сам за себя. Как бы там ни было, Франции и французским мыслителям, занимавшимся этим вопросом, всегда казалось, что Британия мешает даже относительно успешной имперской роли Франции на Востоке. Накануне Франко-прусской войны[795] политическая мысль по «Восточному вопросу» была окрашена маловероятными ожиданиями – не только поэтов и писателей. Вот, например, текст Сен-Марка Жирардена[796] в Revue des Deux Mondes от 15 марта 1862 года:
У Франции много дел на Востоке, потому что Восток многого ждет от нее. Он требует от нее даже больше, чем она может сделать; он бы охотно вверил ей все заботы о своем будущем, которое и для Франции, и для Востока представляет большой опасностью. Для Франции – потому что, желая принять на себя заботы страждущих народов, она чаще всего берет на себя больше обязательств, чем способна выполнить; для Востока – потому что любой народ, ожидающий решения своей судьбы из-за границы, всегда находится в шатком положении, и нет спасения для народа, кроме того, которое он обеспечивает себе сам[797].
По поводу подобных взглядов Дизраэли, несомненно, сказал бы, как он это часто и делал, что у Франции в Сирии были лишь «сентиментальные интересы» (это и есть тот «Восток», о котором писал Жирарден). Фикцией «страждущих народов»[798], конечно же, пользовался Наполеон, когда призывал египтян, говоря от их лица, подняться против турок во имя ислама. В 30-х, 40-х, 50-х и 60-х годах понятие «страждущих народов» Востока было ограничено до христианского меньшинства в Сирии. И нет никаких следов Востока, взывающего к Франции о спасении. Правдивее было бы сказать, что Британия стояла у Франции на пути на Восток, поскольку если даже у Франции иногда и возникало чувство долга перед Востоком (а французы с этим чувством были), Франция мало что могла сделать, чтобы вклиниться между Британией и тем громадным массивом земли, которым та распоряжалась от Индии до Средиземного моря.
Одним из самых ярких последствий войны 1870 года во Франции был невероятный расцвет географических обществ и вновь мощно зазвучавшее требование территориальных приобретений. В конце 1871 года Парижское географическое общество объявило, что более не будет себя ограничивать «научными спекуляциями». Оно призвало граждан «не забывать, что нашему прежнему превосходству был брошен вызов с того самого дня, как мы устранились от участия… в борьбе между цивилизацией и варварством». Гийом Деппинг[799], глава того, что получило название «географического движения», в 1881 году утверждал, что в ходе войны 1870 года «победил школьный учитель», имея в виду, что подлинный триумф касался победы прусской научной географии над французским стратегическим разгильдяйством. Правительственный Journal official спонсировал выпуск за выпуском, посвященные достоинствам (и выгодам) географических исследований и колониальных приключений. В одном номере граждане могли узнать от Лессепса о «возможностях в Африке» и от Гарнье – об «исследовании Голубой реки». Научная география вскоре уступила место «коммерческой географии», в этот момент соединились национальная гордость за достижения науки и цивилизации и довольно примитивный мотив корысти, направленные на поддержку колониальных приобретений. Говоря словами одного энтузиаста, «географические общества созданы для того, чтобы разбить те роковые чары, которые удерживали нас у наших берегов». Для помощи в этих поисках освобождения были разработаны всевозможные схемы, в том числе привлечение Жюля Верна – чей «невероятный успех», как тогда говорили, демонстрирует научный ум в наивысшей точке рассуждения, – чтобы возглавить «всемирную кампанию научного исследования», план создания нового обширного моря к югу от Северо-Африканского побережья, а также проект «связи» Алжира с Сенегалом при помощи железной дороги – «стальной ленты», как называли ее авторы проекта[800], [801].
В значительной мере экспансионистское рвение во Франции в последней трети XIX века было вызвано явным желанием получить компенсацию за победу Пруссии в войне 1870–1871 годов и, что не менее важно, желание достичь тех же успехов, что и Британская империя. И так сильно было это последнее желание и настолько оно отвечало давней традиции англо-французского соперничества на Востоке, что Франция, похоже, была в буквальном смысле одержима Британией, стремясь во всех связанных с Востоком вопросах непременно догнать и копировать англичан. Когда в конце 1870-х годов французское Индокитайское академическое
