Раздевайся, сейчас осмотрю.
Сомов усмехнулся и сообщил, что он здоров.
— Все равно заходи, все равно раздевайся, раз здоровый, бороться будем.
— Подожди, Гомер, — остановил смеющегося врача второй мужчина. — Вы ко мне, товарищ?
— Мне нужен директор санатория, — объяснил Сомов, протягивая удостоверение. Тот прочел документ, заглянул в него и врач, затем вернул его Сомову. Оба принялись снимать обувь, а врач объяснил:
— Вот, дарагой. Ты присутствовал при испытании моего нового изобретения, понимаешь? Приехал больной, одна нога короче, как быть? Тянуть надо! А тут без всякой вытяжки, надевай, гуляй, сама вытянется. — И, пододвинув к Николаю только что снятые туфли, предложил: — Надевай, попробуй.
Николай взял одну туфлю и с удивлением обнаружил, что она непомерно тяжелая, взглянул на подошвы и каблуки: на них оказались привинченными свинцовые пластины. Гомер Иванович, исподволь наблюдавший за Сомовым, спросил:
— Тяжелый? Больному трудно — снимем пару пластинок.
— Молодец, Гомер! — похвалил директор. — Будут результаты — в Москву пошлем. Рассказывайте, лейтенант, в чем нужда, — обратился он к Сомову. Выслушав, развел руками: — Не храним мы архив. Даже не знаю, как вам помочь.
— Почему не храним? — удивился врач. — Обязательно храним. Чем болел твой Клиткин?
— Его фамилия Лыткин. А вот больной он или нет — неизвестно.
— Ладно, подожди.
Врач грузно, вразвалку направился к стенному шкафу. Открыл дверцу, и Сомов увидел аккуратные ряды папок. Отыскав нужную, полистал страницы, раскрыл другую, третью и наконец торжественно вернулся к директору.
— Зачем говорил «нет»? У нас все есть. Вот вам, молодой человек, ваш Лыткин. Закрытый осколочный перелом правого бедра, производственная травма. Массаж, ванны, велосипед и сухое вытяжение. Результат? Уехал не хромая. Куда уехал? Домой, конечно, дарагой. Где живет? Вот этого не знаю.
Сомов чуть не выхватил из рук врача скоросшиватель и впился в медицинскую карту. Год рождения — 1930-й, так, молодец инспектор Сомов, это ты и сам высчитал. А где же он родился, крестился, где живет? Где родился — неизвестно, а живет в пятнадцатой палате. Так, а что же за диагноз: «Осколочный перелом бедра». Ага! Вот это уже интересно. «Боли усиливаются в сильный мороз». Да, по морозу и приблизительно не определишь, откуда он. Совсем невпопад Николай спросил у врача, нет ли у него фотографии Лыткина. Гомер Иванович взглянул на документы, провел рукой по пышной вьющейся шевелюре и уверенно ответил, что есть. Снова порылся в шкафу и извлек рентгеновский снимок, посмотрел на свет и, довольный, передал пленку Сомову. Но Николая привлекла совсем не сложность перелома, а оранжевая наклейка в углу пленки, на которой типографским шрифтом было отпечатано: «Читинская центральная поликлиника. Ф. И. Лыткин, 15/11-60 года».
Сомов по акту изъял медицинскую карту и рентгенограмму, мужественно отказался от гостеприимного предложения пожить несколько дней в санатории, добрался до Адлера и первым самолетом вылетел домой.
Утром в управлении, встретив Сомова, Фролов искренне удивился:
— Ты что же, до сих пор не уехал?
— Почему? — пожал плечами Николай. — Просто не захотел валяться на пляже и плескаться в море. Сделал все, что мог, и — домой. — И положил на стол своего начальника документы и рентгеновский снимок.
— Интересно! Знаешь, от Читы до поселка, где живет Спиридон Драгин, рукой подать. Но, понимаешь, я тогда полностью убедился, что Спиридон во время убийства Яковлевых из тайги не выезжал.
— Возможно, — согласился Николай, — послал дружков на расправу с родичами, а сам в стороне.
— За что? Какой ему смысл?
— А вот это я постараюсь узнать в Озерном, — усмехнулся Николай.
Фролов задумался.
— Знаешь, последние сюрпризы по делу настолько неожиданны, что я готов поверить, ты нас еще чем-нибудь удивишь. Только помню, при разговоре с Драгиным у меня сложилось твердое убеждение, что смерть Яковлевых была для него неожиданностью. Скорее даже ударом. Он был поражен, когда я рассказал ему подробности. Нет, он не мог так сыграть, если сам замешан. Вот что, готовь запрос в Читу о Лыткине, а сам отправляйся в Старицы. Надеюсь, и там тебе повезет...
Сомов хотел ответить, что везение тут ни при чем, что он десять месяцев работал по делу как проклятый и если добился каких-то результатов, то только благодаря своей настойчивости и прирожденному таланту, но решил, что совсем ни к чему откровенничать с Фроловым.
Глава пятая
Николай с удовольствием пил молоко: холодное, густое. Наливал из глиняной крынки в граненый стакан и наблюдал, как стекло на глазах покрывалось влагой. На улице стояла жара, а в избе было прохладно. Пахло чебрецом, еще какими-то травами, свежевыпеченным хлебом. Напротив, у края стола присела Агриппина Самсоновна, и Николай, поглядывая на нее, удивлялся: бабке восемьдесят, а быстрая, проворная и присела-то лишь после того, как он настоял.
— Кушай, сынок, кушай. Молочко у меня свое, некупленное, и хлебушек утром испекла. Так-то все в лавке беру, а иной раз душа своего запросит, вот и пеку себе, значит, в удовольствие, а тут вот и ты пожаловал. Скажи-ка мне, мил человек, поведай, пошто ты все про Марфу с Родионом выспрашиваешь, натворить они вроде ничего не могут... Коли еще живы, теперь дюже старые. Родиону-то должно девяносто годков быть. Мне вот в яблочный спас будет осемьдесят, а Марфа-то старше. Теперь уже им против закону не с руки. Это по молодости Родька все с властью споры заводил, а потом присмирел.
Сомов убедился в том, что старушка не знает о смерти Яковлевых. Как же так, прошло столько лет, а на родину погибших так и не дошла весть о их судьбе? Значит, Гришаев еще тогда, когда был в Старицах и искал связи Яковлевых, никому не сказал о их гибели? Почему? Решил умолчать о том, что еще бывают такие преступления или просто не с кем было поделиться? Если бы сказал одному-другому, то наверняка расползлась бы по округе эта весть и добралась бы и до Агриппины Самсоновны. А что он, Николай, выиграет, если скажет вот сейчас о настоящей причине своего приезда? Захочет ли бабушка быть с ним откровенной или постарается уклониться от разговора? Пожалуй, все-таки нужно сказать. Даже самые безразличные люди, те, которые, как говорится, считают, что их хата с краю, не будут скрывать, что знают. Уж больно тяжкое дело — групповое убийство. «Интересно, прав я или нет? Выйдет из Николая Сомова психолог? Расскажу сейчас старушке