До определенного момента, конечно.
А когда момент наставал, как по команде, начинала беспокоиться Лиза.
– Что? – спрашивал он хрипло, останавливаясь.
– Ты что, не слышишь? – спрашивала она.
– Нет.
Лева часто поражался тому, что их соитие, продолжавшееся сквозь годы, новые квартиры, ее беременности, скандалы, ссоры, сквозь болезни детей, сквозь эти ночные звуки, сквозь его неудачи с ней, невыносимые для него, сквозь холодность и равнодушие, сквозь горячий нежный шепот, сквозь бессмысленное время, которое росло сквозь них, ничего не щадя, сквозь его постоянный страх и трепет, сквозь ее тело, горячее и прохладное одновременно, сквозь его неугасимый интерес к ее телу, – это соитие никогда не начиналось и не кончалось, оно было как бы вечным, несмотря на все разрывы, неудачные паузы, плохие приметы, оно не оставляло их долгие годы, оно было с ним всегда, и вдруг – оно завершилось.
Он до сих пор не верил в это. Не мог поверить. Он всю жизнь знал, что это соитие не кончится никогда.
Что ради него он живет.
* * *
Лева очнулся и стал опять вслушиваться в бесконечный разговор про волков.
Стокман с Дашей спорили, бывают ли в мире добрые волки.
– В нашей стране добрых волков нет! – авторитетно сказал Стокман. – В нашей стране волки серые, голодные, зубастые. Им пищу надо добывать. Может, в Северной Америке или в Китае, например, не знаю… А у нас нет.
– Сереж, неправда! Неправда, Петь, слышишь? – горячилась Даша. – Если они в одной стране бывают добрые, то и в другой тоже. Ну ведь правда?
– А что ест добрый волк? – поинтересовался Петька.
– Да! Вот именно! – вскинулся Стокман. – Что он ест, твой добрый волк, а?
– Мой добрый волк, – подумав, сказала Даша, – ест только тех, кто этого заслуживает. Журналистов, психологов. Политиков разных нехороших. А зайцев, например, он даже в рот не берет.
– Как? – изумился Стокман. – Высокообразованных, интеллигентных живых людей? Ну, знаешь, Даша, это уже слишком.
– Мне кажется, все волки одинаковы, – вступил в разговор Лева. – Они и добрые, и злые одновременно.
– Как это? – спросил Петька.
– Перемудрили вы что-то, Лев Симонович, – насмешливо сказала Даша.
– А чего тут непонятного? – обиделся Лева. – К своим они добрые, к чужим злые.
– Нет! – сказала Петька. – Есть те, которые совсем добрые! Совсем!
– Совсем? – удивился Лева. – Ну, Петь, не знаю. Может, один такой и есть на миллион злых. Но не больше.
– Нет! Не один на миллион! Один на сто! – кричал Петька, сильно заволновавшись.
– Один на тысячу, – высказалась Даша.
– Я ж вам говорю! В нашей стране добрых волков нет, тут холодно очень! Вот в Северной Америке, или в Азии, там да! – перебивал всех Стокман.
– Слушайте! – вдруг сказал Лева. – А ведь в пять часов мы будем в Москве. Вам так не кажется?
Наступила странная тишина.
Ехали они и в самом деле быстро, дорога была легкая, пустая. Снег кончился. Он не успел испортить дорогу, потому что и сам был легким, почти невесомым.
Москва приближалась с каждой секундой. Она просто летела им навстречу. И это было страшно.
– Нельзя так говорить! – зло сказала Даша.
– Почему, Даш? – удивился Лева.
– Нельзя в дороге наперед загадывать, сглазите. Кроме того, в пять часов, при самом лучшем раскладе, мы все равно не будем. Дай бог к семи приехать…
– А вот спорим, – вдруг сказал Лева, устраиваясь поудобнее, чтобы заснуть. Сказал просто так, само вылетело, и тут же пожалел об этом.
Даша глянула на него коротко и сильно. Он даже глаза закрыл, чтобы как-то закрыться, защититься. Даша была им сейчас очень недовольна.
И Лева с ужасом подумал о том, что на въезде в Москву предстоит решать, куда они все-таки едут – к Стокману, или к Даше, или, может, к Марине?
* * *
Он вырубился примерно на час, а когда проснулся, у него вдруг заболела голова.
Даша, устало щурясь, смотрела на дорогу.
«Бедная, ей бы тоже поспать», – подумал Лева, а вслух сказал:
– Даш, может, остановимся, передохнем?
– Вы устали, Лев Симонович? – спросила она, не поворачивая головы. – Бедный. Ну потерпите, недолго осталось.
– Даш, я серьезно, – досадливо поморщился Лева. – Вы ж сами говорите, вторые сутки за рулем. Если б я мог вас заменить, но я не могу, и Сережа тоже. Поэтому я и предлагаю – бог с ним, с графиком, давайте съедем с шоссе, вы поспите, отдохнете. А? Или мотель какой-нибудь найдем…
– Лев Симонович, я очень тронута вашей заботой, – устало сказала Даша, – но если можно, не говорите больше таких глупостей. Ладно? Я не могу остановиться. Я хочу домой.
Лева замолчал, пристыженный, подавленный. Кроме того, голова начинала болеть все сильнее.
– У вас таблеток нет от головной боли? – спросил он сухо.
Даша молча покачала головой.
«Черт, как я себя веду, – вдруг подумал он. – Жалуюсь на усталость, на головную боль. Как же это паскудно выглядит со стороны. Надо опять про волков. Или про что-то еще».
Но головная боль мешала сосредоточиться.
Подлость мигрени состоит в том, что боль как бы не стоит на месте, постоянно расширяя свою сферу, усиливаясь, постепенно становясь невыносимой.
По первым двум уколам понять это никак невозможно, нужен опыт. А опыт приходит с годами.
Мигрень началась у него давно, в десятом, кажется, классе. Сидя на последней парте, он массировал голову, сжимал виски, тер лоб, потом догадался, что нужно и шею, глаза во время приступов страшно слезились, из носа текла вода, платка, как всегда, не было, он вырывал тетрадные листки, сморкался, выходил в туалет, поливал затылок холодной водой, сидел во дворе, крепко сжав голову руками, мыча, ничего не видя перед собой, через час или два боль проходила, оставляя ощущение мягкой ваты, прострации, легкости и замедленности движений, он даже любил это состояние после боли, но она возвращалась опять, на следующий день, и так недели две-три, пока не уходила вдруг, до следующего сезона – повторялась весной или летом, и потом зимой, иногда два, иногда три-четыре раза в год, мама отправляла его к врачам, ему делали анализы глазного дна, снимок черепа, врачи спрашивали, какие таблетки он пьет, но он не пил таблеток, потому что они не помогали, никакие, ни баралгин, который ему посоветовала какая-то знакомая девочка, ни другие анальгетики, ни цитрамон, ни кофетамин, ничто, если вовремя, при первых уколах, не принять сразу две-три, а он всегда пропускал этот момент, не верил, или таблеток не было под рукой, мигрень обрушивалась внезапно, спонтанно, от самых разных причин, яркое солнце, усталость, недосып, потом он начал пить, уже в студенческие годы, после первой же рюмки начиналась боль, через десять-пятнадцать минут, а не пить он не мог, это было ну никак невозможно, и иногда все сходило с рук, непонятно почему, а иногда – боль мучила запредельно, он вставал ночью от боли, ходил по комнате, прикладывал к голове мокрое полотенце, шерстяной свитер, накрывался подушкой, делал приседания, выходил во двор, боль не отступала, она по спирали, по какому-то своему адскому кругу долбила виски, затылок, горло, и нужно было просто дождаться момента, когда где-то там, далеко внутри, за занавесом, за пределом что-то вдруг щелкало, утихало, устанавливалось, и он засыпал…
Лиза очень жалела его в эти моменты, вставала, если это было ночью, ходила за ним, носила горячий чай, но он просил ее не подходить, не трогать, хотя первые ее прикосновения были благотворны, что-то облегчали, но потом снова все возвращалось…
– Слушай, – сказала она однажды. – А может, это… Тебе же нужно сосудорасширяющее? Давай попробуем, сейчас, пока сильно не заболело?
Они попробовали, и правда, боль отступила.
Она лежала рядом с ним, недовольно глядя в темноту.
– Ну вот, – сказала она. – И я на что-то сгодилась. Оказывается, тебе нужна женщина-медсестра. Ты сделал неправильный выбор, дружок. Я не такая.
– Ну что ты глупости говоришь, – пробурчал он, засыпая. – Не нужна мне женщина-медсестра.
Через час он снова проснулся от боли.
– Значит, не помогло, – разочарованно сказала Лиза. – А я уже обрадовалась.
… Лева скосил глаза на Петьку. Он спал, доверчиво прислонившись к Стокману. Стокман тоже спал.
«Нельзя спать, – подумал он. – Иначе Даша тоже заснет. Надо говорить что-то».
– У меня был такой случай, с младшим, с Гришей, – сказал он, вспомнив по ассоциации с головной болью. – Это было в Риге, году в девяносто шестом. Мы там отдыхали. И Лиза с Женькой отправились на какую-то экскурсию, на целый день. А у Гриши вдруг поднялась температура и страшно заболела голова. Просто страшно. А тогда ходили слухи, что вместе с грязной водой из реки, там река впадает в море, принесло палочку менингита, и что есть вроде случаи заражения. Как же я испугался! Вы себе просто не представляете, Даш. Я лежал потом ночью и думал, что надо срочно лететь в Москву. Я представлял, как я утром встану и поеду в аэропорт. Билетов, конечно, не будет, я пойду к начальнику аэропорта… В общем, всякий бред. Но все обошлось. Да. Но самое интересное, что я не нашел ничего лучше, как поднять Гришу и пойти с ним гулять по лесу. Его шатало. А я почему-то решил, что ему так будет лучше, и он мужественно шел, пытаясь побороть тошноту. Какой же я был идиот!
