Из окна второго этажа хорошо видно обглоданные ветром кости.
Всё-таки надо дописать письмо. Рассказать, каким он увидел “закопчённый Лондон”. Но трещит лестница, кто-то идёт по коридору. Стук в дверь, скрип. Молодой шотландец – вместе ехали из Лондона. Тоже не захотел трястись на крыше, взял место в экипаже. Хотя английские дороги прекрасно укатаны. Предлагает русскому сходить на воскресную службу. Церковь Святого Николая, покровителя по воде путешествующих. Лучше, чем ждать у моря погоды.
Русский согласен.
Туман и грязь на много миль вокруг,
Обилье труб, кирпичные строенья,
Скопленье мачт, как лес поднятых рук.
Мелькнувший белый парус в отдаленье,
На небе – дым и копоть, как недуг,
И купол, что повис огромной тенью
Дурацкой шапкой на челе шута, —
Вот Лондон! Вот родимые места![39]
Красный камень брусчатки. Похоже на глину, но почему-то не крошится. Аккуратно выложен весь город этим “камнем”. Шотландец показывает на береговые уступы – видно, что они того же цвета. Соль морской воды пропитывает глину, объясняет он, – при обжиге она становится каменной.
Гигантскую гавань, на берегу которой стоит храм, образуют устья двух рек: Стур и Оруэлл. Первая из Маннигтри течёт, другая из Ипсвича. Короткие и мелкие, реки ближе к морю расширяются словно фиорды. Если смотреть на карту (у шотландца есть карта) – то гавань и русла похожи на двурогий шлем. Стур и Оруэлл намывают под водой песчаные отмели. Но в гавань заходят большие военные судна. Надо знать фарватер, повторяет шотландец. Глубокие места тянутся вдоль того берега (показывает на крепость, которая охраняет фарватер). Ни одно судно не войдёт просто так в гавань[40].
Время отлива. Лодки, камни, мусор на белом песке – похожи на таинственные письмена-знаки. Словно не дно открылось, а Фивы семивратные.
Вместе с прихожанами путешественники входят в храм. Все рассаживаются. И порт, и море, и бессонная ночь по дороге из Лондона, и остальные события минувшего времени, которых было так много, что невозможно уложить в мыслях и памяти – словно остаются за воротами храма. Звуки органа оставляют мир за бортом. Храм выходит в плавание. На кафедру поднимается капитан-священник. Детские голоса, хор в белых платьях. Пустые белые стены, от которых отражаются высокие звуки. Простые, бесхитростные лица женщин и мужчин. Вот хозяин таверны; начальник таможни с женой; девушка, которая прислуживала за завтраком.
Храм и служба производят на русского такое впечатление, что он и не замечает: прошло два часа. Последний раз он видел службу месяц назад. Хотя что это была за служба? В Париже. Православная. Под открытым небом. По случаю русской Пасхи. Император Александр решил устроить её на площади Согласия. На публику – как в театре. С русскими священниками в праздничных ризах. С русскими молитвами. Надо было видеть французских министров и генералов, толкавшихся в очереди, чтобы похристосоваться с императором. Остальное время Александр молится в походной церкви. Она в комнатах дворца, и знатные парижане стоят к ней в очередь. Аттракцион – давка. Приходится выписывать входные билеты.
“Народ, достойный сожаления и смеха”.
Но русский царь доволен. Он шёл к этому триумфу от Аустерлица – почти десять лет. Он царь-миротворец и освободитель Европы, и вправе рассчитывать на славу и лавры.
А на что рассчитывать капитану царской службы, застрявшему в Харидже? На попутный ветер.
Фрэнсис Дрейк, Горацио Нельсон. Писатель и путешественник Даниель Дефо. Доктор Сэмюэл Джонсон, составитель толкового словаря. Его первый биограф Джеймс Босуэлл. Кристофер Джонс, капитан “Мэйфлауэр”, которая была приписана к Хариджу – и на которой пилигримы-пуритане отправились в Америку за лучшей долей. Список великих людей, молившихся или венчавшихся в церкви Святого Николая, мог бы смутить даже такого опытного путешественника как Батюшков. Но мемориальных досок тогда не вешали. Батюшков остаётся в неведении. А всезнающий шотландец погружён в молитву.
Слова молитвы русскому непонятны, однако на то и чужое слово, чтобы шевелить собственные мысли. Литература устроена так же. Удивительно, что безыскусная проповедь сообщает чужому человеку ощущение духовной глубины. И где? В земле материально процветающей, владычествующей над морями. Утопающей в роскоши. Заваленной богатствами из всех углов света. И такое сочетание – государственного могущества с бедностью молитвы. Видно, здесь поддерживают себя через почитание традиций. Надо запомнить эту мысль. Во Франции, во всяком случае, такое невозможно. Там все – участники одного спектакля. Француз тогда француз, когда на него смотрят и когда смотрит он. Но и в московских, и в петербургских храмах он не видел подобной глубины и безыскусности. Там твоё внимание поглощено зрелищем. А здесь ни икон, ни свечей, ни росписей. Чем богаче и просвещённее государство, – размышляет, предположим, он, – тем глубже его традиции и прочнее законы, общественные и религиозные.
На них-то основана свобода и благоденствие нового Карфагена, сего чудесного острова, где роскошь и простота, власть короля и гражданина в вечной борьбе и потому в совершенном равновесии.
(К.Н. Батюшков – Д.П. Северину. 19 июня 1814)
Взгляд постороннего, взгляд туриста. Байрон вряд ли разделил бы подобные восторги. Но мыслящий человек всегда рассматривает реальность в качестве пищи для ума. А для мыслящего поэта она и черновик. Привычка сочинять в уме. “Путешествие в замок Сирей” Батюшков пишет в жанре письма (Дашкову). Если Бог положит благополучно добраться до Гётеборга, с путешествием из Англии в Швецию можно сделать то же. Чтобы не сойти с ума от избытка впечатлений, чтобы не запутаться в них – надо превращать реальность в искусство. Когда пишешь, образы возникают сами, и мысли тоже.
Но Батюшков привык держать в уме образ конкретного человека. Не рассказывать выдуманному читателю – а друзьям, Гнедичу, например, Жуковскому. Но Гнедич равнодушен к чужим землям, поскольку живёт ещё дальше: в Древней Греции. А вот Дмитрий Северин – путешественник и дипломат, и добрый приятель Батюшкова. Ему он и расскажет о путешествии из Англии в Швецию. Если очерков напишется много, можно собрать книгу – писем нового русского путешественника; в своём роде и поколении. Можно…
Но служба заканчивается.
Они с шотландцем гуляют по взморью. В поэтическом пересказе – посреди “благовонных пажитей и лесов, осеняющих окрестности Гарича”. Когда заканчивается короткий дождь, освежённый пейзаж играет оттенками нежных красок. Берега на той стороне гавани поменяли цвет. Ощущение, что снова, как в Германии, попал в идиллию: настолько миловидны приморские дома и садики, приветливы, опрятны и простодушны жители, в праздничной одежде
