МОЕМУ МАЛЕНЬКОМУ СЫНУ
Ты, словно песенка, со мной.Разлуки между нами нет.Мой каждый шаг, мой жест любой,мой всякий час тобой согрет.Перрон, гудки, ночная даль…Я вспоминаю вдалекеулыбки сломанной печальи слезы на твоей щеке,немой вопрос дрожащих губ,лицо, прижатое ко мне,и — дым из паровозных труб,и — после — бег огней в окне.Меж нами связь не порвалась,но и представить я не мог,как тяжек будет каждый часвдали от глаз твоих, сынок.
НЕ ПЛАЧЬТЕ О МЕРТВЫХ
Не плачьте о мертвых, да будет им пухом земля —пухом для праха.Час свой последний, который отсрочить нельзя,встретьте без страха.
Не плачьте о братьях, захваченных в плен.Мы не забылиих, погребенных меж каменных стен,словно в могиле.
Плачьте о жалкой толпе, что бредет по земле,как на закланье,смирно влачащейся в прахе, страданье и зле —в вечном молчанье.
ТЮРЕМНЫЙ НОКТЮРН
Снаружи буря свой напев ведет,и вторит ветер горькому мотиву,дождь по решеткам бьет без перерыва,роняя капли безнадежных нот.
Свет ламп, горящих ночи напролет,слился со светом молний в переливыогней на мокрых стеклах. Гром ревет,а камеры мрачны и молчаливы,
Так лейся, дождь, над высохшей землей!Так влейся в землю, дождь плодотворящий!Пора расцвесть цветущему всему.
Есть для сердец, разбуженных тобой,один лишь свет в ночи непреходящей:свет утра, изгоняющего тьму!
ВЕСЛИ ЭВЕРЕСТ
Мука и вызов. Изломанный бурей тростник.В угол загнали его, обступили кругом,но побоялись прикончить при свете дневномжертву свою, устрашились идти напрямик:
в черном узилище, чтобы ни луч не проник,тайно замучили и удалились потом,алчные стражники, не размышляя о том,что вы содеяли, кто перед вами поник.
Помните… раньше… немало воды утекло, —вы его новым царем на потеху солдатпровозгласили, и терном язвили чело,
и поносили, и, словно столетья назад,вечный мятежник, бичующий вечное зло, —снова он предан, и предан бичу, и распят.
АРТУРО ДЖОВАННИТИ
© Перевод Н. Голь
ШАГИ
Слышу шаги над моей головою всю ночь.
Вперед и назад, вперед и назад — всю ночь.
Целая вечность в четыре шага вперед и делая вечность в четыре шага назад, и между шагами вперед и шагами назад — бесконечность, молчанье, ночь.
Ибо от красной двери до желтой стены раскинулась бесконечность, и безгранично движенье в девятифутовом этом пространстве; мысли, пришедшие к нам в тюрьме и уходящие из тюрьмы в солнечный мир за немыслимым светом свободы, — бескрайни.
Всю бесконечную ночь — шаги над моей головой.
Кто это ходит? Не знаю. Призрак, фантом, беспокойные думы тюрьмы, кто-нибудь, кто-то, Некто, Кто Ходит.
Шаг, два шага, три шага, четыре: шаги и стена.
Шаг, два шага, три шага, четыре: шаги и железная дверь.
Он вымеряет свою бесконечность от края до края, он вычисляет бескрайность дотошно и точно, — точно палач подбирает удавку, точно могильщик снимает последнюю мерку: столько-то футов и столько-то дюймов в каждом из четырех.
Шаг, два шага, три шага, четыре. И каждый из них отдается, как эхо, в мозгу, и каждый из них остается, как эхо, в мозгу, пока я считаю их в страхе: вдруг их окажется пять — не четыре — от двери и до стены?
Но он промерил пространство настолько дотошно и точно, что неизменна тяжелая мрачная поступь, и ничто не изменит обычного ритма.
Когда все уснет (я-то знаю когда!), мы не уснем: Некто, Кто Ходит, и сердце, и маятник старых часов, сатанинских часов, — ибо с тех пор, как рыжепалая пятерня впервые их завела, ни часа счастья не отсчитал маятник этих часов.
Но даже старые часы, которым ведомо все, которые отсчитали жизнь и подсчитали дни, не знают, сколько ударов в миг делает мое сердце, не знают, сколько он ходит в ночи — Тот, Кто Ходит в ночи.
Ведь для Того, Кто Ходит в ночи, и Того, Что Бьется в груди, нет ни секунд, ни минут, ни часов, нет ничего, что прячут в пружинах и шестернях сатанинские эти часы, а есть только ночь, дремотная ночь, тоскливая ночь, бесплотная ночь, и только шаги — вперед и назад, и только шаги — назад и вперед, и только безумный шумный стук Того, Что Бьется в груди.
И каждый шорох, и каждый звук, любые вещи вокруг, и все существа, и листва, и дождь со мной говорили в ночи.
И я слышал горестный плач того, кто оплакивал то, что мертво; и я слышал шумные вздохи того, кто душил живое в ночи.
И я слышал жалкие стоны того, кто, уткнувшись в подушку, стонал; и молитвы того, кто молился в ночи, распластавшись на мертвых камнях.
И я слышал безумный хохот того, кто безумно смеялся в ночи над страданьем, распятым на желтой стене, и кровавым кошмаром, глядящим в окно сквозь железные прутья в ночи.
И я слышал хриплый кашель того, кто хрипло кашлял в ночи, и мечтал, чтобы приступ его прошел, чтобы он не харкал на мокрый пол, ибо нету звука гаже шлепка мокроты о мокрый пол.
И я слышал того, кто клялся в ночи, с грубой бранью мешая божбу, и с почтеньем и страхом ему внимал, ибо искренни были его слова и молитва дойдет до небес.
Но самое страшное из всего, что слышать пришлось в ночи, — глухое молчание сотен людей, запертых под замок, которые думают об одном, и ни о чем другом.
И это все я слышал в ночи, и вот что я слышал еще:
и стон ветра — там, за стеной, и ночной похоронный звон, и панихидный голос дождя, и приглушенный отголосок города, и удары, удары, удары Сердца — в такт моему.
Но ничего, что было б страшней, мрачней, тяжелей, вечней, чем эти шаги над моей головой, я не слыхал в ночи.
Но ведь тяжелы, и мрачны, и страшны все шаги на земле, потому что все на земле шаги ведут или вверх или вниз.
Вниз: с пригородных холмов и холмиков свежих могил, вниз с надменных горных вершин и заледенелых пиков, вниз по широким дорогам и тропкам заброшенным — вниз, вниз по мраморным маршам и ветхим скрипучим ступеням, вниз — в преисподнюю, в погреб, в могилу, в зловонную бездну, в позорную яму, вниз, где встречают входящих пустые глазницы Судьбы.
Вверх: к радости и гордости, к власти и чести, к благу и блажи, к небу и дыбе, но никогда — к Свободе, но никогда — к Идеалу.
Вверх — по тем же ступеням, по той же дороге, что вниз, ибо нету другой: человек в непрестанном движенье (вверх и вниз, вниз и вверх, вверх и вниз) не обрящет иного пути и ступеней других не отыщет.
Вверх и вниз все шаги на земле, вверх и вниз; догоняй, и хромай, и тащись, и беги — вверх и вниз; торопливы шаги, суетливы шаги, осторожны, тревожны, проворны, притворны, безумны, тихи и шумны; догоняй, торопись, топочи, ибо грохот шагов убивает того, кто стоит неподвижно.
Вверх иль вниз — все равно, но средь тысяч и тысяч шагов нет страшней и жесточе тех шагов, что звучат над тобой, не ведя ни вверх и ни вниз, припечатанных ужасом к мертвым камням — от стены и до двери, от двери — обратно к стене.
Он ходит, и ходит, и думает ночь напролет.
Что меня больше пугает: шум шагов над моей головой или молчанье мучительной мысли?
Что мне до всех его дум? Да и вправду ли думает он? Я вот не думаю: слышу шаги и считаю. Четыре шага — стена. Четыре — железная дверь. Что же там дальше? За этой стеной и за дверью?
Дальше ему не уйти. Мысли разбились о дверь. Мысли разбились о дверь, словно волны безумья, мысли разбились о дверь, словно брызги надежды, мысли разбились о дверь и отхлынули вспять, чтобы разбиться о стену бессмысленным всплеском бессилья.
Водоворот беспокойной отчаянной мысли кружит его в ненасытной своей горловине. Водоворот неотвязной единственной мысли — яростной, вещей, зловещей, немой, непокорной.
Судорога сознанья, адские муки мышления, ибо бессмысленны мысли, которым не сбыться, ибо немыслимо все, что естественно людям, — счастье, надежда, работа, любовь — пока существует тюрьма.
Но не об этом он думает — ходит, и ходит, и ходит, думая о небывалой, о сверхчеловеческой вещи.
О маленьком медном ключе. Дверь открывают ключом. Достаточно полоборота. Он думает о ключе.
