Мистер Прествик, старший партнер, прочитал три газеты в поезде, а по приходе в издательство кинулся к телефону, чтобы типография бросила все и готовила новый тираж. «Время пить», которое чуть не отбросили строители,[89] становилось во главу угла.
Не радовался лишь автор. С тех пор как он прочел газету за утренним чаем, глаза его были тусклы, ум — в смятении.
Теперь он шагал по газону. Тот, кто зашагает по газону усадьбы, оснащенной всем, что может предложить современный комфорт, увидит, взглянув налево, луга, а там и леса, взглянув же направо — парк, озеро и дом, прелестнейший дом в елизаветинском стиле. Если прогулка его придется на понедельник, среду или пятницу, он заметит впереди огород, а в нем садовника, который отрешенно опирается на лопату.
Но сэр Раймонд всего этого не видел или видел сквозь тусклое стекло.[90] Он думал о будущем. Да, когда он писал, он предчувствовал славу, но все же — не такую. Спасет ли его случайный псевдоним?
Чем-чем, а деликатной нашу прессу не назовешь. Она всюду лезет, все вынюхивает. Ричард Блант выпрыгнул на первые полосы — как не спросить, кто он такой? Ей нужны его портреты с трубкой или с собакой, его суждения о современных девицах или полезной еде. Расспрашивая и разыскивая, она узнает, что никто никогда его не видел, а по адресу, который ей дали, находится табачная лавочка. И вот, моргнуть не успеешь, появятся шапки:
ТАЙНА
или
ПИСАТЕЛЬ-ПРИЗРАК
или, возможно,
ДИК, ОТЗОВИСЬ!
Отсюда до позора — один шаг. Вот ты гуляешь, а репортеры идут по следу. Представив себе, какая заварится каша, юрист содрогнулся, словно плясал танец живота.
Тут он услышал тихий, учтивый голос. Дворецкий всегда обращался к нему тихо и учтиво. Приятно ли, когда в ответ рявкнут: «Не орите, как разносчик!»?
— Прошу прощения, сэр Раймонд, — сказал Альберт Пизмарч.
Автор сенсационного романа стряхнул дурные сны загнанного оленя.
— Э?
— Не зайдете ли вы к madam?
— К кому?
— К вашей сестре, сэр Раймонд. Кажется, ей нехорошо. Проходя мимо ее спальни, я слышал, что она плачет. Точнее говоря, рыдает навзрыд.
Волна жалости к себе захлестнула истерзанную душу. Только Фиби, подумал сэр Раймонд, вздумает рыдать, когда ему нужны буквально все силы. Намереваясь ответить, что ни к какой madam он не пойдет, юрист утешался тем, что уезжает в город и до вечера ее не увидит. И то сказать, если зайдешь, она немедленно спросит: «В чем дело, дорогой?», а когда он ответит: «Ни в чем», повторит: «В чем дело?».
Но любопытство одержало верх. Сэр Раймонд последовал за Пизмарчем в глубины дома, где и увидел, что сестра сидит на постели, прикладывая к глазам что-то жидкое, вероятно — бывший платок.
Если опустить те несомненные факты, что уши у нее не стояли и ходила она на двух ногах, Фиби Уиздом, как две капли воды, походила на кролика. Сходство увеличивали белая кофточка и покрасневший нос. Когда сэр Раймонд закрыл дверь, она взрыдала так, что он с испугу спросил не участливо, а резко:
— Что с тобой?
Порыдав немного, Фиби пробормотала что-то вроде «косы» или «кости».
— Не понял, — сказал брат, стискивая руки, словно герой1 старомодного романа, и повторяя про себя: «Спокойно, спокойно».
— Косей! — выговорила сестра.
— А, твой сынок! Что с ним такое?
— Он хочет застрелиться.
Это сэру Раймонду понравилось. Плод несчастного брака, заключенного двадцать семь лет назад, был еще хуже своих сверстников. Отец его, Алджернон, какое-то время продавал подержанные машины, потом — чудо-мышеловки и комбинированные карандаши, подвизался он и в кино, но большей частью, как говорится, «искал задачи по плечу». Сын пошел в него. Каждая семья содержит молодого человека, с которым надо что-то делать. Фиби постоянно вопрошала: «Что нам делать с Косей?», а брат ее тем самым тоном, который хранил для неприятных свидетелей, когда не хотел на них давить, осведомлялся, кого она имеет в виду под «нами».
Недавно он устроил племянника к Бусту и Бруэру (экспорт, импорт) и подозревал, что письмо, которое сестра обратила в мокрую массу, говорит о его увольнении.
— Что он натворил?
— А, дорогой?
Сэр Раймонд обошел комнату. Стало немного легче.
— Почему его выгнали?
— Он не пишет. Ему нужно двести фунтов.
— Вот как?
— А у меня их нет.
— Прекрасно. Не выбросишь коту под хвост.
— Что, дорогой?
— Не дашь своему кретину. Ему нельзя давать ни гроша.
— Какой там грош, двести фунтов!
— Перебьется.
— Нет, застрелится.
Сэр Раймонд печально усмехнулся.
— Промажет. Да не реви ты, Бога ради. Хочет выудить десятку.
— Двести фунтов!
— Они всегда так говорят. Условность.
— Что, дорогой?
— Фиби, я тебя умоляю! Ну, что это? Голову набок — и заладила: «Что, дорогой? Что, дорогой?». Ты не канарейка. Тут святой не выдержит. Ладно, спешу на поезд. Прими аспирин.
— Что, дорогой?
— Аспирин. Две таблетки. Нет, три!!! И сэр Раймонд вышел из комнаты.
4Первым из лондонских дел сэра Раймонда была встреча с графом в клубе «Демосфен». Явившись туда, он с неудовольствием увидел, что там тихо и уютно, живые трупы развалились в креслах, когда их собрата преследуют эринии. Правда, он и сам бы признал, что эриния не репортер, черт их побери вместе с блокнотами, шляпами и плащами. Очами души он видел, как десятки этих тварей крадутся к нему в мягкой, тигриной манере, производя, однако, все больше шума.
Гость запаздывал. Сэр Раймонд подошел к столику, взял газету — и тут же выронил, а сам рухнул в ближайшее кресло. Редко пил он перед едой, но теперь пришлось заказать два сухих мартини. В состояние это его повергли шапки на первой полосе.
Когда он дочитывал то, что было под шапками, вошел лорд Икенхем.
— Бифштекс, дорогой мой, — сказал он, — ты просто Марианна на мызе! Извини, задержался. Вышел вовремя, но на Бонд-стрит встретил Барб.
— Кого?
— Барбару Кроу.
— !
— Поговорили. Справлялась о тебе.
— !
— Очень нежно.
— ?!
Лорд Икенхем посмотрел на него с упреком.
— Ты странно реагируешь, Бифштекс. Стоит ей сказать слово, и ты будешь кататься перед ней, тряся четырьмя лапами.
— Фредерик!
— Лезу не в свое дело?
— Можно сказать и так.
— Понимаешь, Бифштекс, ты мне дорог, хотя и стал таким важным. Я желаю тебе добра.
— Спасибо. Мартини заказать?
— Лучше два, нам обоим.
— Я уже пил.
— Выпей еще.
— Да, выпью. Фиби меня очень расстроила. Космо опять влип. Ты хорошо его знаешь?
— Достаточно, чтобы юркнуть в переулок, когда его увижу.
— Просит двести фунтов.
— Однако! И получит?
— Не от меня.
— Фиби расстроилась?
— Еще бы!
— А ты на нее кричал. Вот твое слабое место, Бифштекс, ты кричишь и лаешь. Не на меня, конечно; строгое достоинство, присущее мне, тебя удерживает, но на остальных — сплошь и рядом. На Барбару кричал?
— Ты не мог бы переменить…
— Кричал, сам знаю. Потому она тебя и бросила. Но сейчас твои акции — в цене, все могло бы наладиться. Собственно, что значит «бросила»? Джейн давала мне отставку шесть раз. Поведи ее в ресторан, покажи себя в лучшем виде. Попляши перед ней. Загадай шараду.
— Если ты не против, я бы хотел пере…
— Покажи фокус. Спой любовную песенку под гитару. Скажи, наконец, что ты написал роман. Ей понравится.
Курительные комнаты лондонских клубов редко кружатся, словно балерины, но сейчас это случилось. Комната вела себя так, словно с ней долго занимался балетмейстер. Сквозь густой туман сэр Раймонд смотрел на графа, и вид у него был такой, какой бывает в парилке.
— Что… что ты хочешь сказать? — выговорил он. Терпеливый граф, и тот рассердился.
— Ну, Бифштекс, нельзя же так! Это очевидно. Всякий, кто тебя знает, поймет с налета. По меньшей мере три истории я сам от тебя слышал. Есть и эпизод с орехом. И потом, Джейн.
— Джейн?
— Она самая. Как-то, приехав в Лондон, она зашла к тебе, но не застала. Пизмарч провел ее в кабинет, она решила прибрать и увидела бандероль от издательства «Симмс и Соттер», почему-то — Ричарду Бланту. Нет, Бифштекс, отпираться бесполезно. Скандально прославленный писатель — это ты.
— Я, — простонал сэр Раймонд.
— Не понимаю, что тут стонать. Прибыль — будь здоров, а деньги ты любишь.
— Фредерик, я боюсь огласки! Ты никому не проговорился?
— Нет, что ты! Увидев псевдоним, я сразу понял, что ты это держишь в тайне.
— А Джейн?
— Разве она запомнит? Я — другое дело, я подал мысль. А почему ты, собственно, боишься? Ну, узнают.
— Как же ты не поймешь? Меня вышвырнут из политики!
— И прекрасно. Ты бывал в Палате общин? Рыла и выродки, каких мало. Я бы ни за какие деньги…
