беззаконными варварами. Итак, каждый из нас зачат и рожден «во грехе»:
Бог верно создал человека, ибо Бог – создатель всех природ, хотя он, разумеется, не ответствен за их недостатки. Но человек по своей воле извратил свою природу и был справедливо осужден, и так породил извращенное и осужденное потомство. Ибо все мы были тем одним мужчиной, что впал в грех через женщину, созданную из него до первого греха[957].
Итак, наша «изначальная природа» безнадежно повреждена: мы «скованы цепями смерти» и не можем рождаться ни в каком ином состоянии[958]. Лишь спасенные Христом могут освободиться от смерти второй – вечной погибели.
Грекоязычные богословы Византии видели в экзегезе Августина трагическую ошибку. Каждый человек свободен обратиться к добру, настаивал Максим[959]. Указывал он и на то, что Иеронимов перевод текста из Послания к Римлянам, на котором Августин основывал свою теорию, неточен. Павел объяснял, что Адамов грех в самом деле привел в мир смерть, но дальше говорил: причина, по которой мы все умираем, та, что каждый из нас – не только Адам – в течение жизни согрешает. Иероним, указывал Максим, перевел «эф го пантес гермартон» («все согрешили»[960]) как «in quo omnes peccaverunt» («в котором [т. е. Адаме] все согрешили). Поэтому же греки совсем не так, как латиняне, понимали практику крещения младенцев. На Западе считалось, что крещение смывает Адамов грех, но для Феодорита Кирского, современника Августина, новорожденный не имел греха, и крещение было лишь обетованием его будущего обожения[961].
Некоторые раввины полагали, что первым грехом человечества стало строительство Вавилонской башни. Другие возражали, что «первородный грех» произошел, когда «сыны Божьи воззрели на дочерей человеческих, и увидели, что они красивы… и имели детей от них». Немедленно после этого Бог решил уничтожить человечество потопом[962]. Но были раввины, которые не только принимали человеческую слабость как жизненный факт, но и видели в ней положительный потенциал. Они рассказывали, что в последний день творения Бог воскликнул, что его работа «хороша весьма», именно потому, что в этот день создал «расположение ко злу» (йецер-хара). «Неужели расположение ко злу “хорошо весьма”?» – спрашивали раввины. И сами отвечали: да, ибо, парадоксальным образом, оно внесло свой вклад в человеческую способность к напряженным усилиям, творчеству и прогрессу. «Ибо если бы не это расположение ко злу, человек не смог бы ни построить дом, ни взять себе жену, ни зачать ребенка, ни заниматься своим делом, как говорится: “Все труды, все уменья рождаются из соперничества с ближним”»[963].
В своем катастрофическом взгляде на Адамов грех западное христианство уникально. И Августин, и Ориген были платониками и считали тело чем-то низшим в сравнении с душой – дуализм, совершенно чуждый Библии. Оба заключали, что первое падение отделило человечество от божественного начала, и в теле видели симптом этого изначального промаха. Ориген был убежден, что способность к преображению заложена в нашей природе, однако Августин пришел к взгляду на человеческую природу как на столь безнадежно испорченную, что даже после искупительной смерти Христа она остается непоправимо поврежденной. Трагическим образом, именно Августин навязал западному христианству чувство неискупимой вины, которое Будда назвал бы «бесполезным» (акусала), поскольку чувство вины коренится в эго, которое мы призваны превзойти.
* * *
В течение V–VI веков раввины в Вавилонии и Палестине создали два Талмуда. Евреи уходили все дальше от Еврейской Библии: Мишна уже почти ее не цитирует, а Тосефта («Дополнение») – это комментарии на Мишну, а не на Библию. Талмуды не так равнодушно относились к Танаху, однако также сосредоточились на Мишне, ясно давая понять, что устные предания раввинов не должны быть подчинены Писаной Торе. Около 400 г. н. э. палестинские раввины закончили «Йерушалми» – Иерусалимский Талмуд. Он не так полон, как «Бавли» – Вавилонский Талмуд – и, возможно, отражает нестабильность положения еврейских общин в Римской империи после обращения Константина. Палестинским евреям пришлось наблюдать, как Иерусалим превращается в святой христианский град, а в Галилее Иудейской Константин начал агрессивную миссионерскую кампанию. Его наследники ввели закон о запрете браков между иудеями и христианами и запретили иудеям иметь рабов, что подорвало их экономику. Наконец в 353 году Констанций II объявил вне закона обращение в иудаизм, причем назвал евреев «дикарями», «отвратительными» и «богохульными»[964].
Йерушалми – это комментарий (гемара) на Мишну. К этому времени мысль, что Бог открыл себя Моисею на Синае не только в Писаной, но в Устной Торе, отражающая иудейское убеждение, что каждое поколение должно оживлять Тору своими живыми голосами, пустило в Палестине глубокие корни. Правило, исходящее из круга равви Йоханана, ясно показывает, что «повторяемые предания» раввинов ставились выше Писаной Торы: «Предметы, выведенные из устного учения, важнее тех, что выводятся из писания»[965]. Непрерывное откровение Устной Торы скрепило отношения иудеев с Богом; и, в отличие от Библии, присвоенной христианами из язычников, оно было доступно лишь раввинистической элите[966]. Равви Иешуа бен Леви пошел еще дальше. Комментируя слова Моисея во Второзаконии: «Яхве дал мне две скрижали каменные, надписанные пальцем Божьим, и на них написаны все слова, которые Господь говорил вам на Синае»[967], он доказывал, что это относится не только к каждому раввинистическому правилу – в прошлом, настоящем и будущем – но что даже юный ученик раввина, обсуждая со своим учителем Тору, повторяет божественные слова, обращенные к Моисею: «Даже когда в будущем какой-нибудь ученик, навыкший писанию, будет излагать его перед учителем своим – все это уже было сказано Моисею на горе Синай»[968].
Итак, откровение не ограничено далеким прошлым: это длящийся – и физический в основе своей – процесс, происходящий каждый раз, когда какой-нибудь иудей задумывается о Торе. Рассказывали: когда умер один раввин, и ученики его стали пересказывать его учение своим собственным ученикам, «губы усопшего в могиле двигались в такт», и он испытывал чувственное удовольствие, «как человек, выпивший подслащенного вина»[969]. Йерушалми советует раввину, передающему наставления своего учителя своим ученикам, воображать, что учитель стоит перед ним – практика, не такая уж отличная от Будданасмрти[970]. Воображая своего учителя, воплотившего Тору в слове и деле, рядом с собой, когда он передает его учения, раввин дарил ему некую загробную жизнь. Раввинистическое обучение никогда не было просто изучением древних текстов: это всегда был живой диалог с мудрецами прошлого[971].
«Бавли» был закончен около 600 г. н. э. Вавилонские иудеи поддерживали тесные связи с Палестиной, так что два Талмуда похожи один на другой; однако парфяне, иранская династия, даровали иудейской общине самоуправление, так что «Бавли» звучит более
