сложившегося в IX веке. Одна из его ключевых доктрин – та, что достижение просветления совершается не постепенно, в течение долгого времени, а происходит мгновенно, словно прыжок через пропасть. Это связано с тем, что нирвана – не объективная «вещь», которую можно разделить на части. Невозможно сегодня достичь одного кусочка нирваны, а завтра другого: либо она приходит вся разом, либо не приходит вовсе. Дао-шэнь настаивал также, что любое одушевленное существо обладает природой Будды, но большинство людей этого не осознают. Мир Будды, учил он, уже здесь, в нашем нынешнем существовании. Даже икхантика, противник буддизма, может достичь состояния Будды, ибо также обладает его природой. В статье, приписываемой Сэнь-жао, эта теория объясняется так:
Представим себе человека, который в сокровищнице, полной золотой утвари, видит золотые вещи, однако не обращает внимания на их форму и внешний вид. Или, даже обращая внимание на их форму и внешний вид, все же помнит, что все они из чистого золота. Разнообразие их форм не смущает его; он способен освободиться от этих [поверхностных] различий. Он постоянно видит, что все они из одного материала – из золота, и не страдает ни от каких иллюзий. Это иллюстрация к тому, что такое мудрец[978].
Итак, природа Будды не просто существует в этом мире феноменов; она существует здесь, потому что никакой иной реальности попросту нет.
Китайское буддистское предание гласит, что Будда создал эзотерическое учение, которое никогда не записывалось, а тайно передавалось от ученика к ученику, пока не достигло Бодхидхармы, 28-го патриарха Чань, который около 520 г. н. э. принес его в Китай. Однако никаких документальных подтверждений этому нет, и современные ученые не принимают эту легенду всерьез, поскольку основы чань-буддизма были уже заложены Сэнь-жао и Дао-шэнем. В наставлениях учителей чань писания играли очень скромную роль. Поскольку о нирване говорить невозможно, ее нельзя ни выразить в текстах, ни достичь сознательными усилиями (ю-вэй) или с помощью ритуалов и молитв. Увидев, что ученик готов, учитель чем-либо поражал его, пугал или даже бил – и тот вдруг осознавал в себе природу Будды: это и было просветление. Дальше просветленный продолжал жить как обычно, но все вокруг приобретало для него иное значение.
Идеи Сэнь-жао и Дао-шэня оказали влияние и на конфуцианство. В «Изречениях» ясно говорится, что жэнь, или человеколюбие – основа нашей человеческой природы: она неопределима, трансцендентна, однако всегда рядом – совсем как нирвана. Дао-шэнь учил, что каждый может стать Буддой, совсем как Мэн-цзы и Сунь-цзы настаивали, что любой человек с улицы может стать Яо или Шунем. Китайский буддизм с поразительной яркостью демонстрирует глубинное сходство религиозного и духовного опыта людей разных культур. Однако каждая культура выражает свой опыт согласно собственному духу и в собственных писаниях. Впрочем, в случае чань/дзен-буддизма писания не требуются: ведь возможность трансцендентного уже заключена в человеческом сознании. Эта сакральная реальность не заперта где-то далеко, в духовном мире, в раю, на небесах; она прирождена нашей человеческой природе, и все, что от нас требуется – ее воспитывать. Сакральное, божественное, природа Будды, нирвана – состояния, присущие нам всем. Писание – лишь один из путей, которым мы осознаем, что эта реальность неотделима от нашего глубочайшего «я». Говоря словами еще одного нового писания, арабского – она нам ближе, чем собственная яремная вена[979].
10. Декламация и Intentio
Революция писания на Ближнем Востоке, начавшаяся в I в. н. э. с появления Мишны и Нового Завета, достигла кульминации в Аравии в месяц рамадан 610 года, когда одному купцу из Мекки, торгового города в Хиджазе, в горной пещере явилось устрашающее видение – а затем с губ его, словно по собственной воле, сорвались первые слова нового писания арабов. Позднее он назвал эту великую ночь «Лайла аль-Кадр» – «Ночь Предназначения», ибо в эту ночь сделался посланником Аллаха, верховного божества Аравии, которого арабы теперь отождествили с Богом иудеев и христиан. Мухаммад, потрясенный этим видением, в ужасе прибежал по каменистому склону горы Хира к своей жене Хадидже – и та твердо сказала, что это было божественное откровение.
В V столетии Соземон, палестинский христианский историк, сообщал, что некоторые арабы вновь открыли для себя древнее единобожие Авраама, которое называют ханифийя — «чистая религия». В Аравии были общины иудеев и христиан, известные здесь как «ахл аль-китаб» («люди писания»), и в регионе было широко распространено убеждение, что арабы – потомки Измаила, старшего сына Авраама. Бог приказал Аврааму бросить его вместе с матерью Агарью в пустыне, но обещал, что Измаил станет отцом великого народа[980]. Позднее, если верить арабскому фольклору, Авраам встретился с Измаилом в пустыне, и вместе они восстановили Каабу – святилище кубической формы в центре Мекки, впервые выстроенное Адамом. В хадж, месяц паломничества, арабы со всего полуострова – и язычники, и христиане – собирались вокруг Каабы и совершали здесь древние обряды.
Эта форма арабского язычества, возможно, в Мекке была сильнее, чем где-либо. Племена бедуинов не особенно интересовались религией. С их точки зрения, всем правило время или судьба: все проходит, даже самые героические воины в конце концов умирают. Но мекканцы поклонялись нескольким богам. Аллах, как и большинство верховных богов, был достаточно абстрактным божеством и не имел особого собственного культа: говорили, что он создал мир, был подателем дождя, ускорял развитие зародыша во чреве матери. Люди могли молиться ему в каких-то чрезвычайных обстоятельствах, но, когда миновал кризис, о нем забывали[981]. Мекканцы поклонялись также трем богиням, дочерям Аллаха – Аллат, Аль-Уззе и Манат – которых символизировали три больших стоячих камня неподалеку от города, в оазисах Таиф, Нахла и Кудайд.
В начале VI века курайшиты, племя Мухаммеда, превратили Мекку в торговый центр. Эти арабы сумели перейти от кочевой жизни к оседлой и заняться обслуживанием караванов, которые путешествовали по пустыне, везя в страны Ближнего Востока товары из Индии. Со временем курайшиты начали посылать собственные караваны в Сирию и Йемен, а это означало, что они сумели вырваться из безостановочного круга межплеменных войн и сделать Мекку прибежищем мира, где люди могли торговать, не опасаясь кровной мести. Благодаря умелой дипломатии им удалось установить Харам («Святилище») – зону радиусом в двадцать миль с центром в Каабе, на территории которой было запрещено любое насилие[982]. Кроме того, они заключили соглашения с бедуинскими племенами, и те пообещали не нападать на караваны в «запретные месяцы», когда в различных частях полуострова проводились ярмарки, и кульминацией их становились пять ярмарок, или сукк, последовательно проводившихся в Мекке и вокруг нее. Последняя ярмарка в году проводилась в близлежащем Указе перед самым месяцем хадж;
