И отчего-то внутри разливалась жгучая обида. Будто только что оскорбили меня, а не Грейнджер. Будто это мне указали на моё место в чьих-то ногах, а не ей. Это раздражало. Поднимало дрожь во всём теле, вынуждая стиснуть зубы. Теперь я понимал, почему Грейнджер так бесилась от моих оскорблений.
Сука.
Я сипло втянул воздух, и рот неконтролируемо открылся, вынуждая меня зло проговорить:
— Не смей называть Гермиону так. Тебе ясно?
Поттер вздрогнул, медленно переводя взгляд на меня и как-то странно хмурясь. С недоумением на лице пялился несколько секунд, тупо открывая и закрывая рот. Не знаю, что такого почудилось ему на моём лице, но он всё-таки захлопнул пасть и растерянно опустил палочку еле заметно дрожащей рукой. Провёл рукой по волосам и истерично хохотнул, судорожно качая головой так, словно убедился в чём-то немыслимом.
Наверняка это всё отголоски того, что наболтала ему Грейнджер. Похер, лишь бы он перестал мешать и съебался к своей любимой Уизли, оставив нас в покое.
— Отлично, — хмыкнул Блейз, также опуская свою палочку.
— Ладно, я слушаю, — вздохнул Поттер, но всё ещё стоял напряжённым до предела, продолжая сжимать кулаки. — Как вы собираетесь её спасти?
— На Грейнджер то же самое проклятье, что было на маме. Человек, который мог её вылечить, мёртв. Но, — Блейз нагнулся, поднимая с прожжённого ковра золотой амулет, — вот эта штука принадлежала ему и наверняка даст нам ответы. Мы её откроем и…
— Не откроете, — перебил Поттер и вскинул бровь, внимательно глядя на украшение.
— Что? — осёкся я, подходя ближе.
— Вы не откроете.
Он вскинул палочку, и Блейз заметно дёрнулся. Но Поттер направил её на амулет, начиная что-то неразборчиво шептать.
Я замер, в ступоре наблюдая за развернувшейся картиной. Если этот идиот реально откроет амулет, то мне придётся долго охуевать от всей иронии чёртовой судьбы. Но, очевидно, это сама судьба смеялась над всеми нами, потому что по комнате пронёсся еле слышный щелчок. Мы с Блейзом ошарашенно переглянулись, не веря глазам и не доверяя собственным ушам.
— Это специальная аврорская магия, — устало пожал плечами Поттер.
Ну конечно. Сэм ведь когда-то действительно работал в Аврорате. Ещё до того, как стал спятившим докторишкой.
Блейз аккуратно повернул амулет к себе и медленно раскрыл его. Карие глаза тут же расширились от увиденного, и он сразу захлопнул его обратно, не давая мне ничего разглядеть.
— Да, это поможет. Спасибо, — вмиг охрипшим голосом проговорил Блейз, и я уже места не мог найти себе от поглощающего интереса, абсолютно забыв о стоящем в гостиной золотом мальчике.
Наконец-то у нас получилось, блять. Мы сможем спасти её.
Нам подарили грёбаный шанс на индульгенцию.
— До Нового года, — отчеканил Поттер, вырывая меня из мыслей. — Если вы не вылечите Гермиону до Нового года, я заберу её.
Он мазнул по мне пристальным взглядом, круто развернулся и вышел через выломанную дверь в гостиную.
Я смотрел ему в спину и невольно поймал себя на мысли, что Поттер не так уж и туп, как мне казалось. Повыёбывался, конечно, но мозги у него определённо имелись. Даже не знаю, смог ли я сдержаться от необдуманных порывов, если бы был на его месте.
Наверное, всё же нет. И от этого на душе засел какой-то неприятный осадок. Но даже он не мог омрачить вкуса нашей маленькой победы.
— Драко, это… пиздец, — зашептал Блейз, до сих пор с неверием смотря на закрытый амулет в своих руках.
И тогда я ещё не понимал, насколько точно это слово описывает сложившуюся ситуацию.
***
В четверг, в канун Рождества, уроки отменили. Уже завтра все ученики должны были начать разъезжаться по домам. Я же отвезу Грейнджер в небольшую частную клинику в маггловском Лондоне, где мы с Блейзом сняли палату для её лечения. Мистер Крейг прибудет туда уже ночью. Всё складывалось как нельзя лучше.
За исключением того, что Поттер без конца крутился вокруг и явно поставил перед собой первостепенную задачу давать как можно меньше возможностей нам с Грейнджер оставаться наедине. Это раздражало ровно настолько же, сколько смешило.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Особенно его бешеный взгляд, швыряющий в меня разряды тока, стоило мне положить руку на её талию, или плечо, или… Мерлин, да хоть как-то до неё дотронуться. Поттера это настолько выводило из себя, что скрежет его зубов, наверное, был слышен даже в Америке. Его реакция разливала по венам чистый экстаз, я буквально захлёбывался в нём, настолько нравились мне эмоции на лице бородатого дружка Грейнджер.
Я получал множественные оргазмы, когда до меня доносилось тихое перешёптывание в коридорах. Когда слышал, как сильно недоумевают люди. Когда на нас все охуевше пялились во время репетиции общего танца на балу.
Малфой и Грейнджер. Малфой и Грейнджер…
Это дарило мне какую-то шаткую уверенность, что, несмотря ни на что, мы действительно вместе. Что она моя.
Но я занимался тем ещё самообманом, потому что Гермионе было абсолютно похуй. Как на слухи, так и на меня. Плевать она хотела, рядом я или нет, касаюсь я её или нет, ровно до того момента, как она не примет датур. Всё, что происходило до, ей было побоку. Словно и не было никаких признаний в любви, словно не было никаких нас.
Мы были только после того, как она примет порошок.
И это убивало. Втыкало в уставшее тело тысячи игл, раздирающих мою душу на мелкие лоскуты, когда я смотрел на её безразличные радужки. И плевать, что ей похуй на всё вокруг, мне хотелось, чтобы ей было не всё равно хотя бы на меня.
Грейнджер жила от дозы к дозе, от вечера к вечеру, всё остальное время существуя каким-то серым пятном. Сгустком пепла, который вот-вот рассыплется.
И вроде она также ходила на уроки, вроде продолжала разговаривать и иногда даже отшучиваться, но больше напоминала собой полупризрака, нежели живого человека. Я переставал чувствовать в ней даже слабые отголоски той упрямой занудной гриффиндорки, которой она когда-то была.
Она почти не ела, мне приходилось кормить её с ложки, заставляя глотать еду. Гермиона же в ответ бесстыдно умоляла меня о внеочередной дозе, потроша все мои внутренности своими слезами.
Облегчало мою жизнь одно — её отлично приструнивал вид Поттера или девчонки Уизли. Кого угодно из её так называемых друзей, которые почти постоянно тёрлись где-то рядом, метая в меня гневные взгляды. Отчего-то, стоило им оказаться где-то поблизости, как Грейнджер брала себя в руки и старательно делала вид, что она в порядке.
Иногда я ей даже верил, успевал с облегчением выдохнуть и вновь начинал замечать недоумевающие перешёптывания вокруг, так приятно раззадоривающие моё самодовольство.
Но потом мы возвращались в нашу башню, и всё начиналось заново. По ёбаному замкнутому кругу, протаскивая меня через все ступени, ведущие в ад.
Шесть капель успокоительного в день превратились в десять. Иначе я бы точно свихнулся. Во мне почти не осталось сил, ни моральных, ни физических. И даже скупые подбадривания Блейза о том, что ждать осталось недолго, нихуя не помогали, потому что я заходил в её комнату и снова горел заживо. Это было моим личным адом, из которого я никак не мог выбраться.
Мне бы помог хоть один её ласковый взгляд на трезвый рассудок, хоть толика внимания и благодарности за то, что я делаю. Хоть малейший знак того, что я ей дорог. Что в её жизни вообще есть я. Но, видимо, все мои мечты отправлялись прямиком в помойку, ведь Грейнджер с каждым днём вела себя всё более холодно и отстранённо.
Всё больше верила в то, что она уже не жилец.
Я боялся говорить ей о скором лечении, боялся рассказать о том, что мы нашли в амулете. Боялся говорить о том, кто её проклял. Потому что это моя вина. Потому что я стоял и смотрел, когда мог её спасти и уберечь от проклятья. От этой путёвки в один конец.
Но это известие оттолкнуло бы Гермиону ещё дальше. Водрузило бы между нами стену толщиной с Атлантический океан, через которую мне никогда не хватит сил пробиться. Да и нужно ли?..
