— Уверена, еда здесь превосходная. Но, боюсь, я сейчас не слишком расположена к общению. Есть у вас что-нибудь более, эм, уединенное?
— Ресторан «А-ля карт» и кафе «Паризьен» предоставляют возможность перекусить целый день. Вы также можете заказать выпечку и чай в каюту. Оплатите счет у казначея по прибытии.
Передо мной возникает очередной соблазн согрешить. Открытый доступ к булочкам в кредит.
Раздается стук в дверь, и появляется юный портье Бакстер с багажом миссис Слоан — крепким дубовым сундуком, обитым железом по углам. Смотреть на него — все равно что чувствовать дружеское похлопывание по плечу.
Стюард Латимер забирает у портье сундук.
— Доставь миссис Слоан приветственное угощение.
— Да, сэр.
Бакстер торопливо уходит.
Стюард подтаскивает сундук к деревянной стойке и одним движением ставит его туда. Но тут сундук со щелчком раскрывается, и его содержимое вываливается наружу.
Расписанная «перегородчатым» узором ваза, наполненная нюхательным табаком, который миссис Слоан купила в подарок брату, падает на ковер и катится по комнате. При укладке вещей я обмотала вазу шпагатом, чтобы крышка не открывалась.
Стюард Латимер кидается вперед, чтобы не позволить ей укатиться дальше.
— О боже, боже. Мы, должно быть, произвели на вас ужасное впечатление.
Для стюарда первого класса он слишком неловок. Но в нем есть что-то искреннее, вроде той прядки волос, что упрямо не желает укладываться помадой. Он протягивает мне вазу, и на лице его выражение чистейшего ужаса.
— Это же?..
Мне требуется время, чтобы понять.
— Да, именно. Поставьте Персиваля сюда. Ему всегда нравился хороший вид из окна.
Стюард Латимер ставит вазу и тут же отступает.
— Моей жены и дочери не стало в один год, тринадцать лет назад, а до сих пор кажется, будто вчера.
— О… Мне жаль.
Угрызения совести грузом ложатся мне на плечи, ведь мой обман уже не такой невинный.
Он кивает, и его адамово яблоко дергается.
Я собираю одежду миссис Слоан, думая о родителях.
— Когда близкие уходят так рано, невольно чувствуешь себя обманутым.
Его глаза вспыхивают.
— Именно так. — Он снова ставит сундук на стойку. — Не найди я мою Дженни, тоже бы до сих пор прятался за траурной вуалью.
— Я не прячусь, — отвечаю я излишне резко.
Бедняга снова вспыхивает.
— К-конечно нет. Я лишь хотел сказать, что понимаю ваши чувства.
Возвращается Бакстер с серебряным блюдом. На нем, словно драгоценности, мерцают глазированные фрукты. Здесь же стоит тарелочка с мягким сыром и корзинка с рогаликами, такими воздушными на вид, что кажется, подбрось их в воздух — и они будут фланировать как перышко. Бакстер ставит поднос на стол и снова выскальзывает из каюты.
— Если вы желаете еще чего-нибудь, пожалуйста, не стесняйтесь звонить в обслуживание номеров.
Стюард Латимер указывает на позолоченную кнопку в изголовье кровати. Наконец он одаряет меня доброй улыбкой и возвращается в коридор.
— Я непременно поставлю в известность руководство о том, что ваше прибытие пропустили и каюту отдали другому пассажиру.
— Пожалуйста, не утруждайтесь. Все хорошо, что хорошо кончается.
— О, но это моя обязанность. Поверьте, полетят головы.
Я кривлюсь. Пусть только моей головы среди них не будет.
8
![]()
Закрыв дверь и заперев ее, я срываю шляпку и неверяще оглядываю королевство, которое получила в свое распоряжение. Пробую золотой кружок апельсина, вишни, мерцающие как рубины, а затем кусочек серебристой груши.
Ритмичный шелест волн смутно напоминает цоканье языка. Вот только ты не начинай.
Сметя с блюда все, включая хлеб и сыр, и запив это водой с лимоном, я жалею, что не могу все это повторить, но на этот раз медленнее.
На дне сундука я нахожу свои пожитки: два простых платья, которые я носила, будучи горничной, фланелевую ночную рубашку, вязаную шапку, шерстяные носки и мамину Библию.
Я не была в церкви с тех пор, как умер Ба и преподобный Пригг заявил, что Богу угодно, чтобы я ушла в монастырь, пока не ступила на путь Иезавели[202]. Я ответила, что, если Бог настолько обделен воображением, тогда мне нет дела до его религии.
Открыв на книге Руфи, которую мама читала особенно часто, потому что Руфь нашла мужа не в своем племени, я вытаскиваю единственную фотографию родителей, которая у меня есть. Ба в свадебном костюме сидит на стуле, и его улыбка похожа на молодой месяц. Мама, с уложенными вокруг лба локонами, спокойно стоит рядом с ним, опустив руку ему на плечо. Ее огромные глаза, всегда отражавшие эмоции, сегодня кажутся мне встревоженными.
— Я знаю, мам, что ты этого не одобряешь. Но мне нужно где-то остановиться, и ты наверняка не хотела бы, чтобы я спала в одной каюте с друзьями Джейми, правда? Так что я с таким же успехом могу побыть здесь, где — разреши они мне подняться на борт — и оказалась бы в любом случае. Я буду осторожной, как если бы ходила по паутинке. И сохраню то, что осталось от нашей семьи, обещаю.
Скрыв тяжелыми парчовыми шторами лучи послеобеденного солнца, я раздеваюсь до нижнего белья. Затем ложусь на большую из двух кроватей. Помня о сегодняшней остановке в Шербурге и завтрашней — в Квинстауне, я обещала Джейми не высовываться и собираюсь именно так и поступить. К тому же, возможно, немного времени на то, чтобы переварить мое появление, поможет ему заодно поумнеть.
На случай, если я задремлю, включаю лампу для чтения рядом с позолоченной кнопкой вызова.
Темнота — мой старый враг. Меня это не слишком беспокоит, когда рядом есть кто-то, например кухарка Слоанов, которая делила со мной комнату. Но когда я одна, темнота подстерегает меня как зверь, и я не собираюсь дать ей ни шанса.
Затем погружаюсь в толстую пуховую перину и понимаю, что именно так я себе представляла сон на облаке. Выходит, что богачи и спят выше нас. Вскоре мои веки тяжелеют.
* * *
Ба прижимается к стволу живого дуба, размахивая руками. Пчелы роятся вокруг него, их так много, что они вполне могут облепить его жужжащим доспехом. Они выползают из-под его рубашки и направляются к его узкому темному лицу. Покрывают его редеющие волосы шевелящейся, гудящей массой.
Джейми восседает высоко на ветке, болтая ногами. Он всегда где-то вверху, погруженный в свой собственный мир.
— Джейми, — кричу я, — спускайся и помоги мне! — Но Джейми лишь задирает нос к небесам.
Звук горна вырывает меня из забытья.
Я сажусь, пытаясь вспомнить конец сна. Но мне не удается. Я знаю только, что ключ к разгадке у Джейми.
Поворачиваю выключатель, и лампы на потолке разгораются, как четыре сияющих глаза. Я распахиваю занавеси, позволяя вечеру заглянуть в мою каюту. Определенно, крошечные огни гавани становятся все меньше, потому что мы покидаем Шербург. Один порт позади, один впереди.
Мой желудок урчит, и после сыра ужасно хочется пить. Джейми, наверное, отлично поужинал в компании своих друзей. Я не знаю, чему завидую больше — тому, что у него есть ужин, или тому, что у него есть друзья.
Одиночество, словно птенец, вернувшийся в пустое гнездо, прокрадывается в мою душу. Алые стены теперь кажутся мне очень яркими, а мебель — слишком изысканной. Роскошь как хорошие новости: ею трудно наслаждаться, если не с кем поделиться.
Ну а как же мне не быть одинокой после всех этих лет, проведенных одной? Долгие дни работы, когда рядом нет никого, с кем можно поделиться чувствами, только тоскующий отец, который после смерти матери почти перестал замечать мое присутствие. Но я прошла через все это, не так ли? И все это время я старалась поддерживать себя в форме ради тех дней, когда мы с Джейми снова будем летать.
