— Но мама хотела бы, чтобы ты простил его. «Не стоит слишком часто оглядываться назад, иначе пропустишь то, что впереди», помнишь?
— Ни за что, Вал. Даже не проси.
В его голосе появилась горечь, которую раньше я не слышала. Кажется, Джейми стал тяжелее, и не только из-за приобретенных в котельной мускулов.
Мы все еще оплакивали маму, когда он уехал, и я надеялась, что в котельных будет достаточно места и времени, чтобы прогнать болезненные воспоминания. Но, возможно, там, внизу, в отсутствие свежего воздуха, их негде было развеять, и его горести только увеличились.
Я решаю пока отступить. Буду тянуть мало-помалу, как лодчонки, которые вывели «Титаник» в море, и наконец заставлю Джейми двигаться. Есть более насущные вопросы, требующие решения, а для этого мы должны быть в хороших отношениях.
Я указываю на одну из самых ярких звезд.
— Как называется та большая, красная?
— У китайцев — Белый тигр. На западе ее называют Быком.
Ну разве не похоже на нашу жизнь? Два человека смотрят на один и тот же объект, но видят совершенно разное. Я смотрю на швыряние угля в топку и вижу работу. Он видит призвание.
— И почему же ты так любишь эти котельные? Там внизу темень. Меня бросает в дрожь.
— Откуда ты знаешь? — ворчит он.
Джейми прекрасно знает о том, что я боюсь темных, закрытых пространств. Это он меня нашел, когда я, юла шести лет от роду, упала в угольную яму.
Он снова поворачивается, поправляя свою одежду. Кое-как устроившись, испускает тяжелый вздох.
— Когда Барабанщик выбивает дробь и мы ловим ритм, я чувствую внутри умиротворение, покой. Иногда в хорошую погоду мы натягиваем гамаки прямо на палубе, и я с головой погружаюсь в звезды. Я целую ночь не спал, когда пролетала комета Галлея.
Я разглядываю все эти созвездия, рассыпанные по небу, как крупинки соли.
— Вот это супчик там кипит.
— С ума сойти, правда? — Его голос полон восторга. — В Лондоне за счастье увидеть с десяток звезд в месяц. Но здесь они повсюду. Я все никак не привыкну. Кажется, поднимись я достаточно высоко, смогу зачерпнуть полную пригоршню, а затем сдуть их с ладони, как семена одуванчика.
В детстве мы с Джейми загадывали желания на одуванчиках, как и все прочие дети. Но как-то вечером родители ссорились на кухне, а одуванчика под рукой не было. Джейми, лежащий рядом со мной на нашей половине кровати, сказал, что, если подуть просто так, без одуванчика, то Небеса все равно нас услышат и, может быть, исполнят наше желание. Он взял меня за руку, и мы вместе дунули, почти выдохнули. Родители затихли. А потом, почти сразу, мама засмеялась. После этого нам не нужны были одуванчики, чтобы загадать желание. Мы просто дули. И каждый раз, когда желание исполнялось, я слышала мамин смех.
Он добавил чуть тише:
— Знаешь, я и ее вижу там, наверху.
— Что она делает?
— Танцует, сняв туфли. Помнишь?
Я улыбаюсь.
— Да.
Мама любила, пристукивая пятками, напевать фривольные песенки, пока пекся хлеб, хотя я так и не поняла, где дочь викария могла эти песенки услышать.
— Но иногда она тиха. Как будто просто смотрит на нас из окна. — Он издает протяжный вздох.
Мы с Джейми всегда соревновались за мамину любовь, но он, безусловно, обожал ее больше всех. Мы оба могли принести ей букетик, наткнувшись на цветущую клумбу, но только он мог нарвать ей цветов под проливным дождем.
Я сжимаю его руку, и в ответ он сжимает мою.
— Джейми?
— М-м-м? — Его взгляд все еще устремлен к звездам, но брови задумчиво нахмурены.
— В Нью-Йорке тоже есть звезды.
Мы поднимем звездно-полосатый флаг на нашей мачте, оставив британский за кормой. Новая дорога для нас и мирное окончание пути для родителей. Я тянусь к небу, будто зачерпывая звезды, а затем сдуваю их с ладони, как семена одуванчика.
10
11 апреля 1912 года
![]()
Ба привязан к вековому дубу, растущему в центре широкой, заполненной водой ямы. Джейми стоит на самой высокой ветке дуба, и его рубашка полощется, словно парус, идущий против ветра. Вода поднимается, будто снизу бьет подземный ключ.
Я бреду к Ба, но двигаюсь слишком медленно. Наконец я добираюсь до него. Мои пальцы судорожно впиваются в узлы. Но яма наполняется слишком быстро.
— Помоги мне, ты, осел!
Вода достает уже до хилой груди Ба, затем лижет его подбородок. Он вытягивает шею и печально смотрит на меня.
— Джейми!
Брат поднимает вверх голову. Что-то привлекло его внимание. Но не мы.
Я сажусь, тяжело дыша. Пуховое одеяло обмоталось вокруг моих ног, ночная рубашка прилипла к спине. Глубоко дыша, чтобы подавить дрожь, я пытаюсь уловить обрывки сна.
Чем все закончилось? И почему я никогда не могу этого вспомнить?
Ковер ласкает мои ступни, когда я подхожу к окну и выглядываю в щель между шторами. Яркий свет дня режет глаза. Солнце почти в зените. Мы идем на запад, а значит, мы уже оставили позади Квинстаун, Ирландию, последнее место, где меня могли вышвырнуть до того, как мы пересечем Атлантику.
Всего шесть дней до прибытия в Нью-Йорк. Шесть дней на то, чтобы привести Джейми в чувство, подготовить наш номер и убедить мистера Стюарта посмотреть его. Некогда время терять. А есть еще проблема с Актом об исключении китайцев, тоже ставшая на один день ближе. Мистер Стюарт определенно мог бы помочь нам с этим, будучи богатым и влиятельным человеком. Разве не так устроен этот мир?
Я открываю мамину Библию и разглядываю фото мамы и Ба.
— Доброе утро, досточтимые родители. Джейми все такой же упрямый. И говорит чепуху. Как ему может нравиться работа в трюме корабля, если он без ума от звезд? Что-то не сходится. Но не беспокойтесь, я заставлю его смотреть на вещи разумно.
Мой взгляд цепляется за платье с журавлями от Эйприл Харт, которое висит в гардеробе. Такие платья не для оборванок вроде меня, но мне не терпится его примерить.
Джейми не ждет меня раньше обеда. Прежде чем начать одеваться, я делаю растяжку ног от ступней до бедер, потом наклоны, стойку и хождение на руках — утреннюю разминку, с которой начинается практически каждый мой день. С учетом качки это не так уж и просто, но вскоре изначальное жжение в мышцах сменяется покалывающим теплом.
Закончив, я опускаюсь на ноги и направляюсь в сторону туалетной комнаты. Зеркало заставляет задуматься о моем внешнем виде. Неровные пряди волос образуют неопрятную копну. Мама называла мою «львиную гриву» главным сокровищем. Волосы густые и блестящие, такие черные, что на солнце в них играют винные искры.
Открыв кран, я умываюсь, не жалея мыла с бергамотом. Затем мокрыми руками стягиваю в узел волосы и разглаживаю изогнутые брови. По крайней мере глаза сияют, отвлекая внимание от обветренных губ.
Из сундука миссис Слоан я достаю бандаж собственного изобретения — «шапочку для близнецов», — который когда-то использовала, чтобы перетягивать грудь перед выступлениями. Если я собираюсь обедать с приятелями Джейми, мне придется надеть его запасную форму, и «шапочка для близнецов» поможет скрыть мою грудь.
Закрепив его, я через голову надеваю платье. Каким-то образом Эйприл удалось настолько превосходно скроить платье, что пуговицы не требуются. Я прикалываю вуаль к бархатной шляпке-ток, также оставленной мне Эйприл, стараясь не задеть веер из длинных перьев, а затем пристраиваю шляпку на голову.
Несмотря на намерение игнорировать зеркало, вскоре я уже кручусь перед ним, сомневаясь, что эта царственная особа в отражении — я. Талия у платья заужена, а юбка свободно струится по бедрам. Моя осанка всегда была безупречной благодаря многолетним тренировкам, но, надев это роскошное платье, я еще сильнее выпрямляюсь, словно кто-то тянет меня вверх за ниточку.
Смотрящая на меня с фотографии на столике мама, кажется, удивленно поднимает бровь.
