органы, и сохраняет лишь мимолетный вкус или частицы, которые случайно прилипли к его зубам» [22]. Корова принадлежала испанцам, но молоко пили другие. Кредиторы королевства, в основном иностранцы, планомерно опустошали казну севильского Каса-де-Контратасьон, где под тремя замками и в руках трех разных людей хранились сокровища Америки.
Корона была заложена. Почти все грузы серебра заранее передавались немецким, генуэзским, фламандским и испанским банкирам [23]. Та же участь постигла значительную часть налогов, собираемых внутри Испании: в 1543 году 65 % всех доходов короны направлялось на выплату годовых процентов по долговым обязательствам. В испанскую экономику попадала лишь малая часть американского серебра; даже если доставленное серебро было официально зарегистрировано в Севилье, на деле оно оказывалось в руках семьи Фуггер – могущественных банкиров, которые предоставили папе средства на завершение строительства собора Святого Петра, – а также других крупных кредиторов того времени, таких как Вельзеры, Шетцы или Гримальди. Серебро также шло на оплату экспорта товаров, не произведенных в Испании, которые предназначались для Нового Света.
В этой богатой империи метрополия была бедна, хотя в ней и создавалась иллюзия процветания, раздувая все новые и новые пузыри: Корона вела войну на нескольких фронтах, аристократия предавалась расточительству, а священники и воины, дворяне и нищие множились на испанской земле с той же бешеной скоростью, с какой росли цены на товары и процентные ставки на займы. В королевстве обширных, бесплодных латифундий промышленность умирала еще до рождения, а больная испанская экономика не могла выдержать резкого роста спроса на продукты питания и товары, который был неизбежным следствием колониальной экспансии. Значительное увеличение государственных расходов и удушающая нагрузка на потребности заморских владений обостряли торговый дефицит и стремительно разгоняли инфляцию. Первый министр Франции Жан-Батист Кольбер писал: «Чем больше государство торгует с испанцами, тем больше у него серебра». В Европе шла острая борьба за завоевание испанского рынка, и эта борьба включала в себя и рынок, и серебро Америки. Французский меморандум конца XVII века свидетельствует, что Испания тогда доминировала лишь в пяти процентах торговли со «своими» колониальными владениями за океаном, несмотря на юридическую иллюзию монополии. Около трети всей торговли находилось в руках голландцев и фламандцев, четверть – у французов, генуэзцы контролировали более 20 %, англичане – 10 %, а немцы – чуть меньше [24]. Америка была для европейцев деловым предприятием.
Карл V, унаследовавший высший титул в Священной Римской империи путем подкупа на выборах, провел в Испании всего 16 из 40 лет своего правления. Этот монарх с выдающимся подбородком и глупым взглядом, взошедший на трон, не зная ни единого слова на кастильском языке, правил в окружении хищной фламандской свиты. Он выдавал приближенным разрешения на вывоз из Испании мулов и лошадей, груженных золотом и драгоценностями, а также вознаграждал их, даруя епископства и архиепископства, бюрократические титулы и даже первое разрешение на ввоз чернокожих рабов в американские колонии. Бросившись в погоню за дьяволом по всей Европе, Карл V истощил сокровища Америки в религиозных войнах. С его смертью династия Габсбургов не закончилась. Испании предстояло страдать от правления австрийцев еще почти два столетия. Филипп II, сын Карла V, стал неутомимым поборником Контрреформации. Из своего гигантского дворца-монастыря Эскориал, расположенного у подножия Сьерра-де-Гвадаррамы, недалеко от Мадрида, Филипп II привел в движение страшный механизм инквизиции и обрушил свои армии на центры ереси. Кальвинизм к тому времени захватил Голландию, Англию и Францию, а турки угрожали Европе возвращением религии Аллаха. Борьба за веру обходилась дорого: немногие золотые и серебряные изделия, шедевры американского искусства, которые не прибывали в уже переплавленном виде из Мексики и Перу, выхватывали из хранилищ севильского Каса-де-Контратасьон и отправляли на переплавку в печи.
Горели и еретики или подозреваемые в ереси, сжигаемые очистительным пламенем инквизиции; первый великий инквизитор Кастилии и Арагона Торквемада жег книги, и хвост дьявола торчал из всех углов. Война против протестантизма была в то же время войной против зарождающегося капитализма в Европе. «Продолжение крестового похода, – пишет британский историк-испанист Джон Эллиотт в вышеупомянутой работе[25], – влекло за собой сохранение архаичной социальной организации нации крестоносцев». Металлы Америки, ставшие безумием и гибелью Испании, обеспечивали средства для борьбы против нарождающихся сил новой экономики. Карл V разгромил кастильскую буржуазию в восстании коммунерос[26] – это превратилось в социальную революцию против знати, ее собственности и привилегий. Восстание потерпело поражение из-за предательства города Бургоса, который четыре века спустя станет столицей генерала Франсиско Франко. После подавления последних очагов восстания Карл V вернулся в Испанию в сопровождении 4000 немецких солдат. В то же время в крови утонуло и весьма серьезное восстание ткачей, прядильщиков и ремесленников, захвативших власть в Валенсии и распространивших ее по всему региону.
Защита католической веры служила маской для борьбы против хода истории. Изгнание евреев – то есть испанцев, исповедующих иудаизм, – во времена католических королей, Изабеллы I Кастильской и Фердинанда II Арагонского, лишило Испанию множества искусных ремесленников и необходимых капиталов. Изгнание мавров – испанцев, исповедующих ислам, – считается менее значительным, хотя в 1609 году не менее 275 000 человек были отправлены на границу, что имело катастрофические последствия для экономики Валенсии, а плодородные земли южнее Эбро в Арагоне оказались разорены. Ранее Филипп II, также по религиозным причинам, изгнал тысячи фламандских ремесленников, осужденных или подозреваемых в протестантизме. Этих переселенцев приняла Англия, и они дали мощный импульс развитию британской промышленности.
Из сказанного ранее видно, что главными препятствиями на пути промышленного прогресса Испании были вовсе не огромные размеры империи и трудности сообщения. Испанские капиталисты превратились в рантье, покупая долговые бумаги короны, и не вкладывали средства в испанскую экономику. Экономический излишек направлялся в непроизводительные русла: старые богачи, хозяева земель и обладатели дворянских титулов, строили дворцы и накапливали драгоценности; новые богачи, спекулянты и торговцы, покупали земли и дворянские титулы. Ни те ни другие практически не платили налоги и не могли быть заключены в тюрьму за долги. Однако тот, кто решал заняться промышленной деятельностью, автоматически терял дворянскую грамоту [25].
Торговые договоры, подписанные после военных поражений Испании в Европе, предоставляли уступки, которые стимулировали морскую торговлю между портом Кадис, вытеснившим Севилью, и французскими, английскими, голландскими и ганзейскими портами. Ежегодно от 800 до 1000 кораблей разгружали в Испании промышленные товары, произведенные за границей. Они везли серебро из Америки и испанскую шерсть, которая отправлялась на иностранные ткацкие фабрики, откуда возвращались уже готовые ткани, произведенные расширяющейся европейской промышленностью. Монополисты Кадиса лишь повышали цены на иностранные промышленные товары, которые отправляли в Новый Свет: если испанская промышленность не могла даже удовлетворить внутренний рынок, как
