масла, оружия, тканей и предметов роскоши. Ресурсы текли в Европу, чтобы накапливаться в руках новых наций. Это была основная миссия, которую привезли с собой первопроходцы, хотя они также распространяли Евангелие – почти так же часто, как хлыст, – среди умирающих индейцев. Экономическая структура иберийских колоний изначально подчинялась внешнему рынку и, как следствие, сосредоточилась вокруг экспортного сектора, где концентрировались доходы и власть.
На протяжении всего процесса – от добычи металлов до последующего производства продовольствия – каждая область отождествлялась с тем, что она производила, и производила то, что от нее ожидали в Европе. Каждый товар, погруженный в трюмы галеонов, пересекавших океан, становился не только товаром, но и судьбой региона, в котором был произведен. Международное разделение труда, возникшее вместе с капитализмом, больше напоминало распределение ролей всадника и лошади, как отмечает американский экономист Пол Баран [32]. Рынки колониального мира становились лишь придатками внутреннего рынка капитализма, который набирал силу.
Бразильский экономист Селсу Фуртаду подчеркивает, что европейские феодалы получали экономический излишек от зависимого населения и использовали его в своих же регионах, тогда как главной целью испанцев, получивших от короля шахты, земли и индейцев в Америке, было извлечение излишков для их передачи в Европу [33]. Это наблюдение помогает понять конечную цель, с которой создавалась экономика колониальной Америки: хотя формально она демонстрировала некоторые феодальные черты, на деле она обслуживала зарождающийся капитализм в других частях мира. В конце концов, и в наше время существование богатых капиталистических центров невозможно объяснить без существования бедных и зависимых периферий: те и другие составляют часть одной системы.
Однако не весь излишек отправлялся в Европу. Колониальная экономика также финансировала расточительство купцов, владельцев шахт и крупных землевладельцев, которые делили между собой доходы от труда индейцев и чернокожих рабов под бдительным и всевластным надзором Короны и ее главной союзницы – Церкви. Власть была сосредоточена в руках немногих, которые отправляли в Европу металлы и продукты питания, а из Европы получали предметы роскоши, на наслаждение которыми они тратили свои растущие состояния. Правящие классы не проявляли ни малейшего интереса к диверсификации внутренних экономик или повышению технического и культурного уровня населения: их функция в международной системе, частью которой они были, заключалась в ином, а огромная массовая бедность, столь выгодная с точки зрения господствующих интересов, препятствовала развитию внутреннего потребительского рынка.
Один французский экономист утверждает, что худшим колониальным наследием Латинской Америки, объясняющим ее нынешнюю значительную отсталость, является отсутствие капитала. Однако все исторические данные свидетельствуют о том, что колониальная экономика в прошлом приносила огромные богатства тем классам, которые внутри региона были связаны с колониальной системой господства [34]. Большое количество доступной рабочей силы, которая была бесплатной или практически бесплатной, и огромный европейский спрос на американские товары сделали возможным, по словам аргентинского историка и социолога Серхио Багу, «раннее и значительное накопление капиталов в иберийских колониях. Однако основная часть бенефициаров вместо того, чтобы расширяться, сокращалась пропорционально росту населения, что подтверждается фактом постоянного увеличения числа безработных европейцев и креолов» [35]. Капитал, оставшийся в Америке, после вычета львиной доли, ушедшей в примитивный процесс накопления европейского капитализма, не породил в этих землях процесса, аналогичного европейскому. Излишки не использовались для создания основ промышленного развития, а направлялись на строительство величественных дворцов и показных храмов, покупку драгоценностей, роскошной одежды и мебели, содержание многочисленной прислуги и расточительство на празднества. В значительной степени этот излишек также застывал в виде покупок новых земель или продолжал циркулировать в спекулятивной и торговой деятельности.
На закате колониальной эпохи Гумбольдт обнаружил в Мексике «огромные массы капитала, сосредоточенные в руках владельцев шахт или торговцев, ушедших из коммерции». По его свидетельству, не менее половины недвижимости и общего капитала Мексики принадлежало Церкви, которая также контролировала значительную часть оставшихся земель через ипотечные залоги [36]. Мексиканские шахтовладельцы вкладывали свои излишки в покупку латифундий и ипотечные займы, как и крупные экспортеры из Веракруса и Акапулько; Церковь расширяла свои возможности таким же способом. Дома, способные превратить простолюдина в князя, и ослепительные храмы росли как грибы после дождя.
В Перу в середине XVII века крупные капиталы, накопленные энкомендеро[28], шахтовладельцами, инквизиторами и чиновниками имперской администрации, направлялись в торговлю. Состояния, заработанные на выращивании какао в Венесуэле, которое началось в конце XVI века ценой труда легионов чернокожих рабов, инвестировались «в новые плантации и другие коммерческие культуры, а также в рудники, городскую недвижимость, рабов и стада скота» [37].
Руины Потоси: серебряный круговорот
Андре Гундер Франк[29], анализируя природу отношений «метрополия – сателлит» в истории Латинской Америки как цепь последовательных подчинений, отметил в одной из своих работ, что регионы, которые сегодня наиболее поражены бедностью и отсталостью, в прошлом имели самые тесные связи с метрополией и переживали периоды расцвета. Эти земли были крупнейшими производителями товаров для экспорта в Европу или, позднее, в США и основными источниками капитала [38]. Метрополия оставляла эти регионы, как только по той или иной причине бизнес там приходил в упадок.
Потоси – ярчайший пример такого падения. Позже расцвет пережили серебряные шахты Гуанахуато и Сакатекас в Мексике. В XVI и XVII веках богатая серебром гора Потоси была центром колониальной жизни в Америке: вокруг нее так или иначе вращались экономика Чили, поставлявшая пшеницу, сушеное мясо, шкуры и вина; животноводство и ремесла Кордовы и Тукумана, которые обеспечивали вьючных животных и ткани; ртутные шахты Уанкавелики и регион Арика, откуда серебро отправлялось в Лиму, главный административный центр того времени. XVIII век ознаменовал начало конца для экономики, основанной на добыче серебра в Потоси. Однако во времена независимости численность населения территории, которая сегодня соответствует Боливии, все еще превосходила население нынешней Аргентины. Полтора века спустя население Боливии почти в шесть раз меньше населения Аргентины[30].
Общество Потоси, пораженное болезнью роскоши и расточительства, оставило Боливии лишь смутные воспоминания о своих былых великолепиях, руины церквей и дворцов, а также восемь миллионов трупов индейцев. Любой из алмазов, инкрустированных в герб богатого рыцаря, стоил больше, чем индейцу удалось бы заработать за всю жизнь работы митайо, рудокопа, но рыцарь сбежал с алмазами. Боливия, сегодня одна из беднейших стран мира, могла бы похвастаться, не будь это так трагично, тем, что способствовала накоплению богатства самых развитых стран. В наши дни Потоси – это бедный город в бедной Боливии: «Город, который дал миру больше всего и имеет меньше всего», как сказала мне одна старая дама из Потоси, закутанная в бесконечный шарф из шерсти альпаки, когда мы разговаривали в
