– За что ты, бабушка, меня не любишь?
Бабка дала ей затрещину и прошипела:
– Людей боги наделяют добром и злом, а в тебя они вложили одно зло. Я убила бы тебя, но рука не подымается: все-таки ты мне не чужая.
После этого признания девочка еще больше ее возненавидела.
Когда Вита подросла, она похорошела. Мужчины с ума по ней сходили, она же потеряла голову из-за Яна – самого красивого в селе парня. Их чувства, как казалось Вите, была взаимными: по крайней мере ее возлюбленный был не против того, чтобы жить с нею. А потом вдруг Ян заявил, что ему надоело бедствовать в родном селе, и он решил уйти в главный город руссов Киев, где, по слухам, все живут богато. Вита последовала за любимым, чему он не препятствовал. В пути Ян повел себя ужасно: он называл жену своей рабыней, вынуждал отдаваться другим мужчинам за еду и ночлег, а сам изменял ей. Если же Вита пыталась спорить с ним, то он ее избивал. Неудивительно, что, когда пара добралась до Киева, жена ненавидела мужа гораздо больше, чем любила прежде. Но бросить его она не решалась, ибо не хотела остаться одна среди чужих людей. Они нанялись в услужение к богатому киевскому купцу. Вскоре Вита поняла, что в Киеве многие мужчины хотят получить от нее любовь и ласку. Ян стал ей не нужен. Но он был не из тех мужчин, которых легко оставить, да к тому же Вита горела жаждой мщения за все свои перенесенные страдания. Однажды она накормила мужа обедом, использовав полученные от своей бабки знания трав, после чего стала вдовой.
Затем Вита задумала найти себе богатого покровителя. Она остановила свой выбор на Блуде, потому что он был не беден, молод, хорош собой и еще не женат. Отправляясь к своему избраннику, волошанка взяла с собой приворотное зелье, несколько капель которого она добавила в выпитую затем Блудом воду. Однако любовный напиток почему-то подействовал странно: мужчина вместо того, чтобы воспылать к Вите еще большей страстью, не пожелал ее больше видеть.
– Нашел кому поклоняться! – прошипела волошанка. – Разве вашего Христа можно сравнить с нашим Траяном21?
– Христа нельзя ни с кем сравнить, ибо он один – Бог, – отрезал Блуд.
– Ну, и оставайся со своим Христом! – рыкнула Вита и, пылая гневом, покинула опочивальню.
Блуд зевнул.
«Надобно, наконец, поспать».
Но только он лег, как скрипнула дверь.
– Кто там? – недовольно спросил Блуд.
– Я – отозвался Фома.
– Чего тебе надобно?
Фома смущенно пробормотал:
– Волошанка метала огонь из очей – вот я и испугался, не сотворила ли она чего-нибудь с тобой.
– Не сотворила, как видишь.
– Вижу, – сказал Фома и, немного помявшись, добавил: – Я выбранил Рагозу и Борича за то, что они впустили ее.
– А они чего?
Фома махнул рукой.
– Понять не могут слуги твои нерадивые, за что на них серчают. Чего еще ждать от язычников?
– Я вот не язычник, а перед грехом не устоял, – вздохнул Блуд. – Нет во мне твоей праведности.
– Разве же я праведник? – возразил Фома. – На моей совести много загубленных жизней.
– Зато ты не прелюбодействуешь.
Фома, действительно, не имел в своей жизни близких отношений ни с одной женщиной, хотя, конечно же, не раз подвергался соблазну. Невзирая ни на что, он оставался целомудренным, чему причиной была его мечта о монашестве. Наслушавшись от греков о Святой горе Афон22 и посетив в германских землях несколько монастырей, Фома загорелся желанием не просто стать монахом, а основать на Руси христианскую святую обитель. Ради этой цели он старался подчинить свою жизнь порядку, близкому к монашескому.
– Ты тоже можешь не прелюбодействовать, – строго сказал Фома. – Женись и избавишься от соблазнов.
– На ком жениться-то? – с грустью осведомился Блуд.
– А хотя бы на внучке боярина Мутура. Худо, вестимо, что она язычница, но, как говорил апостол Павел, «неверующий муж освящается верующей женой, и жена неверующая освящается верующим мужем», да и ты внушишь ей любовь к Христу.
– От Мутуровой Радомиры я отказался, – сообщил Блуд и коротко рассказал о своем разговоре с Мстишей.
– Ты верное решение принял, – заключил Фома. – Друга иметь лучше, чем врага. А невесту себе еще найдешь.
– Найду, – откликнулся Блуд сонным голосом.
Глава 4
Сомнения Ярополка
К утру небо над Киевом затянулось грязно-серыми тучами, а когда рассвело, пошел дождь, сменившийся затем мокрым снегом. Словно весна по какой-то известной только ей причине решила покинуть киевлян сразу же после праздника в ее честь.
На Ярополка ненастье подействовало удручающе. Он долго валялся в постели, почти ничего не съел за утренней трапезой, потом слонялся по покоям, будто не мог найти себе места. Когда князь прилег отдохнуть в горнице, шут Ногут попытался было его развеселить, но в ответ на эти усилия услышал рычание:
– Пошел прочь, пес!
Прогнав шута, Ярополк задремал. Разбудил его появившийся на пороге горницы Варяжко:
– Хватит спать, пора делами заниматься!
– Что за дела в такое ненастье? – проворчал князь.
– Жизнь идет в любую погоду.
Ярополк буркнул что-то нечленораздельное и сменил лежачее положение на сидячее.
– Вчера чернец немецкий Гервазий прибыл в Киев, – сообщил Варяжко.
– Вчера? – удивился Ярополк. – А почто же он сразу ко мне не явился?
– Гервазий отдыхал с дороги, да и тебе было не до него. А нынче он пришел и желает потолковать с тобой.
– Веди его в малую трапезную. И пущай туда обед подают.
Спустя немного времени, князь Ярополк, Варяжко и преподобный Гервазий сидели за столом. В разгар дня было сумрачно, как поздним вечером. В трапезной горели свечи, освещая покрытые свежей деревянной резьбой стены, два оконца, накрытый стол с яствами и троих сотрапезников.
Ярополк перед обедом привел себя в порядок и надел красную с золотой вышивкой свиту. Это яркое одеяние контрастировало с черной сутаной сидящего справа от князя монаха. Гервазий был худ до измождения и совершенно лыс, притом что имел пусть не очень густую, но довольно-таки длинную бороду. Обветренное лицо преподобного раскраснелось, его серые глаза лихорадочно блестели. Ел он один хлеб, а пил только воду.
– Уж не захворал ли ты? – забеспокоился Ярополк. – Почитай не ничего не вкушаешь.
– Я parvo contonus23, – откликнулся Гервазий глухим голосом.
Шваб24 по месту своего рождения он долго проповедовал христианство среди западных славян. А поскольку языки всех славянских народов были схожими, то Гервазий легко усвоил в Киеве местный говор. Недоумение у русских собеседников преподобного вызывала только его монашеская привычка вставлять в свою речь латынь. Вот и сейчас князь сказал:
– Не понял я тебя.
– Мне хватит малого, – пояснил Гервазий.
Ярополк укоризненно покачал головой.
– Не обижай меня. У нас не полагается гостю оставаться голодным.
– Да, я вовсе не голоден, – возразил преподобный, но все же взял с блюда маленький кусочек запеченной щуки.
А князь продолжал беспокоиться о нем:
– Я гляжу, ты никак не согреешься, хотя здесь жарко натоплено. Промок, видать, насквозь. Нам встретиться бы вчера, но тебя, сказывают, усталость сморила.
– Мне, хвала Господу нашему Иисусу, неведома усталость, – отозвался монах. – Вчера я, дабы не видать богопротивного языческого празднества, провел день в храме Святых Апостолов Петра и Павла, где молился Богу за спасение ваших заблудших душ. И да будет Deus vobiscum!25
– Спасибо за заботу, добрый человек! – подал голос долго молчавший Варяжко. – Но ведь ты воротился в Киев не токмо затем, чтобы помолиться за наше спасение?
Ярополк поддержал пестуна:
– Мне тоже любопытно, с чем ты к нам пожаловал?
– С доброй вестью! – сообщил преподобный. – Граф Куно Веттерау оказал вам честь, согласившись на то, чтобы rex Jaropulc26 стал мужем его дочери…
Князь не очень почтительно прервал Гервазия:
– Кто он таков – граф Куно? И почто его согласие – честь для нас?
Монах назидательно сказал:
– Отнюдь не всякий добрый христианин самого низкого звания отдаст дочь за язычника – будь тот даже могущественным правителем, – а высокородный граф Куно согласился на свадьбу с условием, что rex Jaropulc в ближайшем будущем станет приверженцем истинной веры.
– Кто же он – граф Куно? – настойчиво повторил Варяжко.
– Граф Куно Веттерау – один из влиятельнейших сеньоров Священной Римской империи, – ответил Гервазий. – В его жилах течет кровь Карла Великого, а также королей и герцогов, перечисление коих займет много времени. Первым браком сей граф был женат на Рихлинг, внучке недавно ушедшего в иной мир pia rex Otto27, родившей мужу дочь Адельгейду, кою ее отец и согласился выдать за regi Rugorum28.
