– Кто же он – граф Куно? – настойчиво повторил Варяжко.
– Граф Куно Веттерау – один из влиятельнейших сеньоров Священной Римской империи, – ответил Гервазий. – В его жилах течет кровь Карла Великого, а также королей и герцогов, перечисление коих займет много времени. Первым браком сей граф был женат на Рихлинг, внучке недавно ушедшего в иной мир pia rex Otto27, родившей мужу дочь Адельгейду, кою ее отец и согласился выдать за regi Rugorum28.
– Знатную девицу получит в жены князь Ярополк, – заключил Варяжко.
– А собой-то она хороша? – осведомился Ярополк.
Преподобный успокоил его:
– Юная графиня Адельгейда столь хороша собой, что даже я, clericus29, не мог не заметить ее красы.
Князь было ожил, но спустя пару мгновений вновь нахмурился и забубнил:
– Я уже принял бы христианство, кабы не страшился гнева своего народа. Русские люди любят наших древний богов.
– Verae fidei praedicatores30 внушат твоему народу любовь к Спасителю, – изрек Гервазий.
Ярополк с сомнением покачал головой.
– Русичи упрямы – их трудно переубедить.
– Господь помогает нам открыть истину даже самым большим упрямцам.
– Нужно время, чтобы ваша вера стала и нашей, – настаивал князь.
Издав тяжелый вздох, преподобный проговорил:
– Граф Куно согласен породниться с язычником при соблюдении двух условий: ты пообещаешь обвенчаться с Адельгейдой в Божьем храме и дашь клятву, что в течение трех лет примешь христианскую веру. А вырвать твой народ из проклятого язычества тебе помогут епископы, коих римская церковь пришлет сюда, как только в них возникнет нужда.
Варяжко про себя отметил, что Гервазию, похоже, известны некоторые события, произошедшие еще в правление Ольги. Княгиня, приняв в столице Византийской империи христианство, тем не менее осталась недовольна императором Константином VII Порфирородным, во время переговоров с которым у нее возникли политические разногласия. В Киеве Ольга решила наладить добрые отношения с римской церковью и отправила посольство к Оттону I с просьбой прислать на Русь епископа. Занятый своими делами германский король и будущий император Священной Римской империи не поспешил исполнить желание княгини. Епископ прибыл на Русь лишь полтора года спустя, но к тому времени в нем отпала нужда.
«Теперь-то они не станут мешкать», – подумал Варяжко, имея в виду иерархов римской церкви.
– Князь завтра даст тебе ответ, – пообещал он вслух преподобному.
Поблагодарив за прием и угощение, Гервазий ушел. Когда за ним затворилась дверь, Ярополк жалобно пробормотал:
– Как быть, не знаю?
– Соглашайся, – предложил Варяжко. – Ты же ищешь дружбы с немецким королем, а девица, кою тебе сватают, как-никак ему родня.
– А что сказать дружине?
– То и скажи, что есть.
– А коли бояре воспротивятся?
– Бояр я сумею уговорить, – пообещал Варяжко.
Его способность уговаривать бояр и воевод не вызывала у Ярополка сомнений.
– Я согласен, – справился, наконец, князь со своей нерешительностью.
– Вот и славно! – обрадовался Варяжко. – Когда ты станешь немецкому королю родичем и единоверцем, тебе с ним будет проще столковаться.
– Должно быть, – согласился Ярополк. – Покойного короля Оттона его бояре частенько попрекали за добрые отношения со мной, язычником.
– При нынешнем Оттоне те же бояре, что были и при его отце, – заметил Варяжко.
– Решено – я женюсь! – заключил Ярополк и облегченно вздохнул, довольный тем, что сумел, наконец, принять решение.
– За невестой пошлем Блуда, – предложил Варяжко. – Он почитай пять служил прежнему немецкому королю, знает порядки в немецких землях и тамошним языком владеет. Отправь его ближе к лету.
– А почто не раньше? – спросил Ярополк.
Варяжко хмыкнул:
– Ты недавно сомневался, стоит ли жениться, а теперь готов немедля послать за невестой. Погоди уж! Никуда девица не денется – подольше подождет, крепче потом любить будет.
Покраснев до корней волос, Ярополк пробормотал:
– Зачем же откладывать?
– Спешить тоже не следует, – изрек его пестун. – От спешки ничего доброго не получается.
– Ладно, к лету так к лету, – согласился князь.
Глава 5
Праздник, омытый кровью
На следующий день Варяжко сообщил боярам и дружине, что Ярополк желает укрепить союз с немецким королем, для чего берет в жены родственницу Оттона. Поскольку о возможности принятия князем христианства не было сказано, идея этого брака не вызвала споров. Оставалось лишь привезти невесту.
Блуду предстояло отправиться в путь в конце весны. Поручение обрадовало его, ибо он уже начал испытывать скуку. После бурных событий детства и юности ему было трудно привыкнуть к спокойной жизни.
А тем временем наступила христианская Пасха. На службу в соборный храм Святого Ильи собралось много людей: киевлян различных сословий, иноземных (греческих, армянских, грузинских, аланских31) купцов и воинов из княжьей дружины. Все истово молились, устремив взоры на три храмовые иконы – образы Спасителя, Богородицы и Ильи Пророка. Трое священников были греками и, следовательно, читали Евангелие по-гречески. Вслушиваясь в певучую речь пресвитеров, Блуд мало понимал ее смысл, зато прекрасно улавливал дух. Порой ему даже начинало казаться, что он обретает крылья и взмывает в небо, оставляя на земле весь тяжкий груз своих грехов.
Когда настала пора, настоятель собора трижды возвестил по-гречески, о воскрешении Христа. Толпа откликалась на разных языках, и громче всего звучало по-русски:
– Воистину воскресе!
После службы развели возле храма костер, и народ с удовольствием наблюдали за разгорающимся пламенем. Всем было хорошо.
К Блуду и Фоме приблизились седовласый воевода Теодрик Дьярвов и его семнадцатилетний сын, которого отец назвал Йоханом32, а киевляне кликали Ивашкой. Варяг Теодрик покинул свою родину лет тридцать тому назад. Побыв недолго в Киеве, он отправился в Византию, где поступил на службу к императору Константину VII Порфирородному. Потом этот скандинав служил сменившему Константина Роману II и заступившему на место Романа Никифору Фоке. Но с убившим Никифора Иоанном Цимисхием Теодрик не ужился и бежал от него вместе со своим малолетним сыном к появившемуся как раз в это время на Балканах князю Святославу. За время своего пребывания в Византии варяг сменил веру: он, уезжая к грекам, был ярым поклонником скандинавских божеств, а вернулся к русским уже самым что ни на есть сторонником Христа. Почему это случилось, никто не сумел у Теодрика выпытать.
Ивашка был наполовину греком. Он унаследовал от матери темные брови, карие глаза и субтильное телосложение, а от отца – бледную кожу, светлые с рыжеватым отливом волосы и спокойный, молчаливый нрав. Юноша ни с кем не водил дружбу, сторонился молодецких забав и почти везде появлялся с отцом. В Киеве их называли «двумя молчунами».
– Я с малых лет люблю огонь, – неожиданно сказал воевода, вглядываясь в языки пламени.
Удивленный Блуд вздрогнул.
«Он же ни с кем не заговаривает первым, а отвечает всегда так, будто у него одно слово стоит серебряную гривну33».
Теодрик, казалось, пожелал опровергнуть сложившееся о нем мнение.
– Там, где я родился, костры большие и красивые, – продолжил он. – Ими нельзя не любоваться. Вообще-то, в наших местах много что радует очи. Но самое лучшее из того, что дал Бог моему народу – фьорды34.
– Что дал? – не понял Блуд.
Теодрик затруднился с объяснением. Не привыкший много говорить он явно не находил нужных слов:
– Фьорд – такой… Огромные камни, море… Ты видал море?
– Видал, когда служил немецкому королю.
Варяг махнул рукой.
– Там иное море и иные берега, чем в наших краях.
– Тоскуешь по родине? – с сочувствием спросил Блуд.
– Тоскую. Прежде я редко вспоминал об отчизне, а нынче вдруг тоска на меня напала.
– Ну, так ворочайся в свои края.
Теодрик тяжело вздохнул:
– Мои соплеменники не жалуют христиан. Говорят, ярл Хокон Могучий35 изгоняет наших единоверцев.
– Добро, что не казнит, – буркнул себе под нос Фома.
– Я не отрекусь от Спасителя даже ради отчизны, – сказал варяг. – Слишком дорого мне далась моя вера.
Блуд навострил уши, полагая, что Теодрик поведает о том, как он стал христианином. Однако варяг только повторил:
– Нипочем не отрекусь от нашего Бога Иисуса.
Он вновь задумчиво уставился на огонь. Поняв, что из него не вытянуть больше ни слова, Блуд сказал:
– Пойду, я, пожалуй. Христос воскресе!
– Воистину воскресе! – разом откликнулись Теодрик и его сын.
Блуд сердечно с ними попрощался и обратился к Фоме:
