бы то ни стало нужно добиться перемирия с Турцией. Правители Закавказья готовы были идти на любую сделку с кем угодно, лишь бы сохранить в своих руках власть и повернуть оружие в союзе с южнорусской контрреволюцией против Советской России. Они и слушать не хотели тех, кто, мысля трезво, предлагал единственно правильное решение: признать власть Советов, провозгласить советскую власть в Закавказье и совместно с русским народом отстаивать земли Грузии, Армении и Азербайджана от германо-турецких войск. Понадобилось не много времени, чтобы ход событий подтвердил правильность этой точки зрения.
Наконец, после длинных и туманных речей, было решено сообщить Вехиб-паше о согласии немедленно прекратить военные действия и начать переговоры о перемирии. По настоянию Пржевальского, в проект соглашения о перемирии был внесен пункт, по которому Турция обязывалась не производить такой перегруппировки войск, которая могла бы принести ущерб английской армии в Месопотамии.
Однако, приняв решение о мирных переговорах с Турцией, Закавказское правительство все же не решалось их начать. А турки не ждали, они продвигались вперед под тем предлогом, что армяне якобы чинят зверства в мусульманских селах и что Турция должна защитить жизнь и имущество своих единоверцев. В действительности же турецкие войска приступили по заданию германского командования к оккупации Закавказья.
3
— Сегодня я слышал, что турки подходят к Батуму, Грузия в опасности, — сказал Джвебе Григорию, Сандро и Корнелию, когда они шли на собрание в клуб федералистов.
Клуб помещался в здании бывшей духовной семинарии, и семинарская церковь была превращена в зал для собраний. Перед царскими вратами стоял стол, за которым сидели председательствующий на собрании и еще несколько человек.
Речь держал полковник Осико Ревазишвили — человек небольшого роста, голубоглазый, с длинными рыжими усами. В свое время он окончил военную академию, но, будучи осужденным по какому-то политическому делу, уже давно не служил в армии. Тем не менее полковник был знатоком военного дела, и дневник войны, который он вел в одной из газет, пользовался успехом. В своем дневнике Ревазишвили давал обзор операций на фронтах мировой войны, анализировал отдельные сражения, делал прогнозы будущих боев.
Помимо военного дела он увлекался литературой и написал несколько пьес. Одна из них, пьеса-сказка для детей, шла с успехом в театрах и нравилась старикам — провинциальным патриотам, пожалуй, больше, чем детям.
Сейчас Ревазишвили говорил об опасности, угрожавшей. Грузии и всему Закавказью в результате перехода турецких войск в наступление.
— Заняв Батум, Карс и Ардаган, — делал вывод оратор, — Турция становится хозяином всего Закавказья. Нам необходима быстрая мобилизация, чтобы противопоставить туркам свою собственную хорошо обученную армию. Нам ничего больше не остается, как рассчитывать на свои силы. Родина зовет всех, кто может носить оружие! Все в армию! Все на фронт!
Раздались громкие аплодисменты. Волнение охватило зал. Сандро Хотивари обратился к Джвебе:
— Я завтра же записываюсь добровольцем. А ты?
Джвебе не успел ответить, так как в этот момент начал говорить Еремо Годебанидзе, тот самый чернобородый студент, который вел беседы в кружке на Коргановской улице:
— Соотечественники! Сбылись пророческие слова нашего великого поэта: «Не умерла она, лишь спит и вновь проснется…» Да, воскресла Грузия, воскресла, подобно распятому страстотерпцу Иисусу из Назарета! Свобода, доставшаяся нашей многострадальной родине, ныне в руках ее сынов. И мы не отдадим ее врагу!
Оратор сделал порывистое движение, и прядь черных, как вороново крыло, волос упала ему на лоб. Снял очки. На худощавом лице горели глубоко запавшие глаза. Он замер в напряженной тишине. Простерши руки, Годебанидзе истерично кричал:
— Я вижу, как разверзаются могилы героев Крцаниси, Марабды, Аспиндзы! Я вижу, как восстают тени наших предков! К самоотверженной борьбе за честь и свободу родины зовет нас мужественный подвиг трехсот арагвинцев, телами своими преградивших врагу путь к Тифлису…
Джвебе дрожал от волнения. В душе его не оставалось сомнений, он, как и Хотивари, твердо решил завтра же идти в армию и, если потребуется, пожертвовать жизнью, чтобы спасти родину от турецкого нашествия.
На следующий день добровольцы явились в клуб. Оттуда, в сопровождении офицеров, они направились в артиллерийские казармы. Среди них был и Корнелий Мхеидзе.
САРКОЙЯ
Прощай, моя страна родная,
Мне долго не видать тебя.
Солдатская песня
1
Была дождливая осень 1917 года. На маленькой станции с поезда сошел солдат. Он застегнул шинель, перекинул через плечо винтовку, вещевой мешок и, взяв в руки корзинку, направился через лес к дороге, поднимавшейся на один из холмов.
У берега небольшой быстрой горной речки солдат остановился. Четыре года не видел он родного края — этих гор и лесов. И сейчас все вокруг казалось ему изменившимся. Только маленькая мельница осталась такой же, какой он запомнил ее, уходя на войну. Через речку было переброшено бревно. Перейдя на другой берег, путник зашел на мельницу.
Там в небольшой комнате вокруг огня сидели мельник и его гости — чалвадары, пришедшие из местечка Свири. Они сушили у огня свои промокшие под дождем пачичи и чувяки.
Старый мельник был одет в заплатанную рубаху и брюки, закатанные до колен. На голову вместо башлыка он накинул мешок, мокрый угол которого торчал, словно острие шлема. Усы и бороду старика покрывала мучная пыль, и он походил сейчас на елочного деда-мороза.
Мельник узнал солдата, обнял и поцеловал гостя.
— Так, значит, жив ты, Галактион, жив?! А бедняга Годжаспир, поди, уже раза три тебя оплакивал… Вот-то обрадуешь старика!
Чалвадары тоже приветствовали промокшего под дождем солдата. Сапоги Галактиона были облеплены глиной, с папахи стекала вода. Он расспросил мельника о деревне и, узнав, что его отец, жена и дети здоровы, стряхнул воду с шинели и папахи, подержал руки над огнем, скрутил цигарку и стал собираться идти дальше. Но мельник схватил его за рукав:
— Подожди, Галактион, так не годится. Ведь ты сын моего друга и соседа, столько лет мы не виделись… Теперь ты, слава богу, живым возвратился с этой проклятой войны, и как же это я отпущу тебя без угощения!
Старик засуетился, поспешил к стенному шкафу.
— Не беспокойся, Харитон, — стал уговаривать Галактион хозяина, — не нужно. Успеем еще и посидеть и выпить.
— Нет, дорогой, не такие теперь времена, чтоб люди спокойно да когда захочется могли собираться, сидеть, выпивать и по душам беседовать, — сокрушался мельник, испытующе поглядывая на гостя, рослого, широкоплечего мужчину с крепкой шеей и черными сверкающими глазами.
Мельница сотрясалась от вращения плохо пригнанного колеса и грохота тяжелых жерновов, поднимавших облака мучной пыли. Галактион взял на ладонь теплой муки, попробовал ее и спросил мельника:
