А у Имруса от счастья кружило голову. Он уже не сомневался, что добьётся Златы. Девушка стала более открытой с ним, и он шалел от тех чувств, что появлялись в нём благодаря её расположению к нему. Она ухаживала за ним и детьми утром, накрывая стол к завтраку. Солнышко пробивалось первыми лучами через окна в столовую и создавало особую атмосферу, поддерживаемую беззаботной Златиной болтовнёй о пустяках.
Имрус всегда возвращался домой на обед и, не дай бог, если кто-то в это время вставал у него на пути! За обедом его любимая делилась своими заботами, слушала, что рассказывают дети, расспрашивала его о делах. После еды она укладывала сыновей на дневной сон, а он дожидался её на чашечку кофе.
Поздно вечером они оба перегружали продукты в зазеркалье, и Имрус поражался её стойкости, желанию помочь ему, живому интересу к его делам. За эти дни она стала ему другом, советником и в то же время он был её учителем, помогающим ей справляться с незнакомыми вещами.
Да, он желал её, как ни одну из женщин, но это не мешало ему оценить всё то, что она давала ему, просто находясь рядом. Имрусу казалось, что только сейчас он начал жить, что только с нею он дышит полной грудью. Рядом со Златой он без стеснения выражал свои чувства и не боялся быть осмеянным. Даже когда он делал что-то не так, она была чрезвычайно тактична, пыталась всё пояснить, и сама чувствовала себя при этом неловко. Ему иногда хотелось сказать, что с ним можно не церемониться, но не находил сил признаться в этом и наслаждался её чуткой заботой о его душевном благополучии.
Вот и сейчас, выехав из столицы, зная, что впереди трудная дорога, что в княжестве его встретят насупленные лица и злые взгляды, он был счастлив, как никогда. Она едет с ним, улыбается, даже смеётся, видя, как он красуется перед нею на коне — так отчего же не потешить её душеньку? Он готов скакать козликом или ластиться котиком, если ей будет весело от этого!
А Злате и правда хотелось смеяться. Она видела, что воины раскрыли рты от удивления, следя за выкрутасами своего генерала, а Имрус знай себе коня по-всякому направляет, чтобы поразить её, да ещё детей использует, чтобы всем вместе заслужить Златино одобрение.
Это было так трогательно и вызывало жгучее тепло в груди, немного затрудняющее дыхание. Захотелось на всю жизнь запомнить этот момент. Яркое зимнее солнце, наваленные сугробы вдоль расчищенной дороги, украшенная кристаллами с энергией Дурында, мягко ставящая лапы одну за другой, сыплющие шутками воины и ни на кого, кроме неё, не обращающий внимание Имрус со счастливыми детьми. Злата всхлипнула и вытерла побежавшие слёзы. Встревоженный генерал приблизился к ней, но она улыбалась и продолжала промокать глаза.
— Сама не понимаю — ведь всё хорошо, а я плачу, — посетовала она, — не волнуйтесь, наверное, перенервничала. Столько всего с нами случилось, а остановиться, обдумать, пережить всё не хватало времени. Вот теперь и… — она неловко развела руками, успокаивая сыновей и мужчину. И уж совсем не ожидала, что он быстро вернёт на сидение экипажа Каджи, а сам ловко наклонится, обхватит под мышки, вытянет её и усадит перед собою.
— Ах, — только и успела воскликнуть. А он пристроил её поудобнее и приотстал от каравана. Обнял, будто укрыл от всего мира, и велел:
— Плачьте.
— Зачем, — Злата в удивлении шмыгнула носом.
— Каждую слезинку сочту и буду знать, сколько морских жемчужин покупать вам на бусы.
— Вы с ума сошли, — буркнула она, — не надейтесь, что я вам тут столько нарыдаю! Вот ещё немножко — и довольно.
— Я бы губами собрал всю соль ваших чувств, но вы вновь будете фырчать на меня, так что дайте я своим платком вытру вам глазки.
— У меня же свой…
— Свой-свой, да дайте же мне поухаживать за вами, а то сейчас как сверну в лесок и утащу под бочок, как в ваших сказках.
— Вы специально, да? Что вы меня пугаете?
— Я вас обожаю! Не рвите мне сердце своими слезами, — без всяких шуток признался он, и Злата вновь потянулась к груди. Жгло. Его костёр, его страсть добрались до неё и заставляли застывшее сердце биться сильнее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Что, Злата? Что, моя лю́бая? Болит где?
— Да, нет, не пойму. Больно и хорошо. Не тревожьте меня вопросами, сама не своя, — растерянно призналась и ощутила, что щёки разгорелись огнём.
— Злата, Златушка моя, Золотинка бесценная, не заболела ли? — тревожился мужчина, ощущая, что её тело пышет жаром.
— Всё хорошо, Имрус, не смущайте меня, — попросила она, стесняясь показать ту радость, что вызывает в ней его воркование и беспокойство.
Она не очень-то понимала, что с ней происходит. На миг показалось, что к ней вернулась сила или хотя бы часть волшебной энергии пробилась — но нет, обманулась; а потом почувствовала, что ярче, полнее ощущает окружающее, что реакция на знакомых людей острее и что среди других мужчин она видит только генерала.
Это было так странно и неожиданно, без каких-либо причин, что она оказалась не готова к этому. Потихоньку Злата успокоилась, чувства пришли в норму, но тепло возле сердца осталось. Она не стала ничего говорить Имрусу, побоялась его напрасно обнадёжить, но сама с радостью ловила те мгновения, когда в её тело возвращалось удовольствие от мужского прикосновения. Она влюблялась в своего генерала, и её душа снова запела.
Дорога к княжеству была не близкой, но тяготы пути никому не запомнились. У всех на глазах расцветало что-то трогательно-нежное и одновременно напряженно-звенящее между лэрой Эйш и Больдо. Все поддавались очарованию возникающих чувств, никто не мог удержаться и не мечтать, что однажды испытает что-то такое же светлое и прекрасное.
Через пару недель к каравану Имруса присоединился ещё один отряд с северной границы, и стало хлопотнее устраиваться на ночлег. Маленькие селения более не подходили, а крупные подчас располагались на изрядном расстоянии друг от друга. Иногда генерал совершал ещё закупки продуктов, но количество телег, к удивлению воинов, не особо увеличивалось. Кто-то говорил о кристаллах переноса, кто-то возражал, что таких не бывает, а генерал и лэра оба без магии. Но какая дорога без досужих пересудов? Особенно удивлялись присоединившиеся в дороге воины, глядя на необычные взаимоотношения между Больдо и Эйш.
— Чудеса! Неужели он добился её любви? Никогда не верил, что она способна на нежность, — сплетничал командир второго отряда.
— Не твоё это дело, верить или не верить. Наш генерал всегда добивается того, чего хочет, — ответил Виц, окидывая недовольным взглядом красавчика Руса и понукая коня двигаться быстрее.
— Да ты никак тоже запал на неё? — присвистнул старый товарищ. — Я смотрю, вы тут все попали под её обаяние! Словно с ума посходили. Вечером ни расслабиться, ни выпить, ни пошалить! Все будто гуси шипят, что нельзя шуметь, выражаться, развлекаться! Может, твоему отряду в орден карателей податься? Там, говорят, даже пёрнуть без разрешения не дают!
Виц подскочил к Русу и, придерживая его коня, пригрозил:
— Ты свои шуточки брось! Не пленников везём, а благородную лэру с малыми детишками, и не чужую, а свою. Если надо, то и дышать через раз будешь!
— Сдурел? Чего окрысился-то? Скучно же!
— Ты не видел и не знаешь, что она придумала, чтобы защитить генерала. Одна против всех, даже я не сразу понял, что она затеяла! Ты не наблюдал, как она хлопотала вместе с Больдо, чтобы мы в проклятом княжестве не зависели от местных и не голодали. Ты же понимаешь, что нас там не с пирогами встретят.
— Зато я видел её раньше и знаю, что за стервь она. Взглядом своим так прожжёт, что жить не захочешь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— За твои шуточки тебя любая бы лэра кнутом бить приказала. Норов свой придержи и помни, что я тебе сказал, иначе…
— Что «иначе»?
— Сам тебя кнутом оприходую.
— Точно втюрился, — хмыкнул боевой товарищ и поскакал к своим.
Балагурить он любил, но дураком не был, и к словам Вица прислушался, только чудно видеть небольшой караван вместо того, что расписывает товарищ. Той жратвы, что они везут, им едва ли на пару месяцев хватит.
