— Вы куда, простите?
— Хочу навестить больную, — ответил я и попытался обойти медсестру.
Она бесцеремонно придержала меня за рукав.
— Вы не к Сташиной?
— К ней.
— Не беспокойте ее пока. Она спит. С утра Сташину очень мучили боли, я сделала ей укол морфина и теперь…
— Что сделали? Укол морфина? — мне показалось, что я ослышался.
— Ну да! Укол морфина, — удивленно повторила медсестра. — А что такое?
Я обессилено опустил голову. Так вот до чего уже дошло! Морфин ведь, насколько я знаю, обычно назначают безнадежным больным. Или я ошибаюсь?
— Скажите, морфин колют только умирающим? — спросил я, уставившись на медсестру, как удав на кролика.
— Да нет! — испуганно отшатнулась она. — С чего вы взяли? Его колют тем, у кого сильные боли…
В машине под монотонный треп Сергея я вспоминал, кому из моих знакомых когда-то делали инъекции морфина, стараясь таким образом успокоить себя. И вспомнил приятеля юности, которому в дорожно-транспортном происшествии оторвало руку, и коллегу, получившего в пьяной драке перелом бедра. Они живы. «Нет, права медсестра, не только умирающим вводят эту наркоту, а всем, кому очень больно», — думал я. Но душу уже цепко держала в своих ледяных пальцах тревога.
Даже не знаю, что мне взбрело в голову, но я попросил Сергея отвезти меня в медсанчасть завода «Металлист».
— Подожди меня, я скоро! — бросил я ему, когда «Лада» подкатила к админкорпусу.
Сергей заглушил мотор и взялся за газету.
В тот момент, когда я взволнованно шагал по коридору, мне захотелось отложить свой нелепый визит, повернуть обратно, но какая-то неведомая сила помимо моей воли толкала меня вперед. Путаясь в мыслях и сомнениях, я вошел в приемную. Секретарша лениво ковырялась в недрах стола.
— Привет, красавица! — бросил я ей небрежно.
Узрев меня, она не на шутку всполошилась. Ее глаза расширились.
— Нельзя! Нельзя! — заорала эта носатая бестия, мигом вскочила со стула и пулей метнулась к двери. Встала и заслонила ее спиной.
Я окинул сухощавую фигурку секретарши мрачным взглядом и решительно двинулся вперед. В ее светлых глазенках мелькнул холодок отчаяния. Она затрепетала, как осина ветреным майским утром, хотела сделать шаг назад, но отступать было некуда. Я обнажил зубы в недоброй ухмылке.
— К Диане Александровне нельзя! Она занята! — как комарик, пропищала секретарша. И, борясь с неуверенностью и испугом, отважно вскинула голову, нацелив мне в самое сердце свое единственное оружие — длинный и острый клюв.
— Ну-ка, брысь отсюда! — тихо, но грозно приказал я и, грубо отстранив женщину, взялся за ручку двери.
Диана стояла посреди кабинета и задумчиво смотрела в окно. При виде ее я стушевался, потерял всякую волю к действиям. И не сразу смог взять себя в руки, совладать со своими бессилием и смятением. Я лишь сделал несколько робких шагов и остановился, как вкопанный, натянуто улыбаясь. Диана повернула ко мне голову. Ее ненакрашенные губы дернулись, синева глаз затуманилась.
— Вы… — выдохнула она и попятилась.
— Я…
Едва дыша, мы стояли друг перед другом, не в силах произнести больше ни слова. За моей спиной, жалобно скрипнув, закрылась дверь. В кабинете тяжелой тучей повисла тишина.
Первой пришла в себя Диана.
— Иван Максимович! — страшно волнуясь, произнесла она скорбно. — Вам не следовала сюда приезжать…
Вид у нее был жалкий. Губы дрожали, глаза излучали синюю печаль, бледное лицо казалось постаревшим и осунувшимся.
— Вы свели меня с ума! — прошептали мои бесчувственные губы, и я, как подкошенный, упал перед Дианой на колени.
На ее длинных ресницах заискрилась роса. А через секунду из прекрасных глаз крупными бриллиантами посыпались слезы. Дрожали уже не только губы — дрожал весь подбородок Дианы.
— Иван… — мученический стон вырвался из ее груди, ударил меня наотмашь по лицу, упал за ворот рубашки и покатился огненным шаром по телу, опаляя сердце.
Я стоял на коленях перед Дианой, низко опустив голову, будто подсудимый перед судьей, и ждал приговора.
— Иван Максимович… Пощадите! — взмолилась она еле слышно. — Иван Максимович… У нас у обоих семьи. Мы не имеем права обманывать их… Особенно я…
Обливаясь слезами, она подошла ко мне. Остановилась и положила свои дрожащие ладони на мои плечи.
— Я прошу вас… встаньте…
Я обхватил руками ее ноги, прижался лицом к ее животу и, исполненный неизъяснимого блаженства, замер. Повинуясь порыву, она коснулась пальцами моих волос и обессилено прошептала:
— Не рвите же мне душу, умоляю…
Я словно обезумел. Не поднимаясь с колен, со звериной страстью стал целовать сквозь платье колени и бедра, живот и руки Дианы. Ее тело трепетало от прикосновений моих горячечных губ.
— Нет! Нет! — голосом, полным отчаяния, укора и боли вдруг воскликнула она. И они — отчаяние, укор и боль — резанули мне сердце, как острая бритва, причинив невыносимую муку.
Я рывком поднялся с колен, обнял Диану за плечи и, прижав ее к груди, выстрадано выдохнул: — Я так люблю вас!
Но она, резко вскинув вверх трясущиеся руки, все повторяла и повторяла, как безумная:
— Нет! Нет! Нет!
Тогда я отпрянул от Дианы, будто от прокаженной, и с перекошенным злобой, залитым слезами лицом выхватил из кармана фотографию и бросил перед ней на пол.
— Ты ему боишься изменить?! — в неистовом буйстве отчаяния зарычал я, теряя контроль над эмоциями. — А он тебе — нет!
Диана, мертвенно бледная, еле живая, медленно наклонилась и подняла снимок. В ее широко распахнутых глазах сначала вспыхнул огонек смятения, потом, всколыхнувшись, вздыбилось, заполыхало черное пламя безутешности. Она поникла, как сорванная фиалка, затравленно втянула голову в плечи и безудержно зарыдала.
Качаясь, будто хмельной, я стоял посреди кабинета, пытаясь закрыться ладонями от жгучих слез Дианы. Так продолжалось довольно долго. Но вот она выпрямилась и подняла покрасневшее, опухшее лицо.
— Откуда этот фотоснимок? — прошептали чуть слышно ее губы.
— Из гостиничного комплекса «Венера», — не сразу ответил я. Меня всего трясло, язык еле поворачивался.
Лицо Дианы начало меняться. Страдальческое выражение исчезло. Только глаза продолжали излучать печаль и безысходность.
— Иван Максимович! — ее голос зазвучал почти ровно, почти спокойно, только в самом облике — измученном, потускневшем, потерявшем былую яркость — резко проявились холодная решимость и обреченность. — Вы сделали меня самой несчастной женщиной. Вы лишили меня моих иллюзий — единственного, что у меня еще оставалось в жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
