Но, безусловно, самым громким, а потому наиболее запомнившимся Ивановым безумием стало обвинение им в заговоре двоюродного брата, князя Владимира Андреевича Старицкого вместе с матерью. Только заступничество за них высших иерархов русской церкви спасло князей Старицких от неминуемой расправы.
Тогдашнее внутреннее состояние Московского государства можно охарактеризовать словами историка Г.В. Вернадского:
«Все эти казни и репрессии привели в замешательство высших представителей русской армии и администрации, которые вместе составляли правящий институт — двор. Никто не считал себя в безопасности. Мораль была подорвана, некоторые думали о побеге в Западную Русь, т. е. в Великое княжество Литовское
Литовские князья хорошо знали об этой ситуации. По их совету Сигизмунд Август начал посылать секретные послания тем московским боярам и чиновникам, которые явно намеревались бежать от царя Ивана IV. Он пригласил их перейти на литовскую сторону и обещал высокое положение и владения в Литве».
Здесь, цитируя известного ученого, мы вплотную подошли к еще одному явлению нашей истории.
Перечень жертв беззаконий русского царя можно было бы продолжать долго. Подавляющее большинство русских воевод, составлявших гордость русской армии, наводивших ужас на неприятеля, а потому высоко чтимых в его лагере, героев бесчисленных походов и битв погибло на плахе, в тюремном застенке или пыточном каземате. Но не меньше трагизма и в судьбах бежавших от безысходности за рубеж, подобно, пожалуй, самому выдающемуся полководцу эпохи Андрею Курбскому.
Открывшаяся полоса военных неудач на западном фронте не обошла стороной и этого героя. Еще до Оршинского разгрома русской рати Шуйского в небольшом бою под Невелем поражение потерпел и Андрей Курбский. Оно существенно не повлияло на стратегическую обстановку и вообще имело характер досадного эпизода, но хуже было то, что, как и другие неудачи тех лет, эта совпала с резкой переменой во внутренней политике Грозного. Первый этап «прекраснейшего по началу» царствования завершился. Наступала самая зловещая страница российской истории. Еще не вошла полностью в свои права эпоха опричнины, но ее идея уже бродила в воспаленном мозгу русского царя. Москва еще не цепенела, но уже содрогалась под впечатлением казней, которые впоследствии на фоне опричного террора не будут называться массовыми. Уже отправились в отставку и вскоре погибнут в застенках члены Избранной рады, которой Россия обязана «прекраснейшим началом» царствования Грозного. Занималась заря мрачного времени, а с ней приближалась кульминация драмы одного из самых передовых людей московского общества.
Еще вскоре после взятия Полоцка царь назначил Курбского воеводой в Дерпт. Здесь в стычках местного значения князь Андрей провел год. Приближалась развязка. Вечером 30 апреля 1564 года воевода объезжал позиции вокруг крепости. Возвращаясь, он сумел незаметно для других оставить за городскими стенами оседланного коня. Ночью под видом проверки караулов князь поднялся на городскую стену. Чтобы не вызывать подозрения у стражи, он не воспользовался воротами, спустился со стены по веревке, нашел своего коня и ускакал в сторону литовского лагеря. Утром 1 мая князь явился в ставку литовского командующего близ города Вольмара и назвал себя. Произведенный эффект не подлежит описанию. Изумлению литовцев предела не было.
Это событие воспринялось тогда всеми слоями российского общества как нечто невероятное и произвело огромное впечатление на московского обывателя. Но позже оно уже не выглядело таким необычным и не казалось таким уж из ряда вон выходящим. При детальном анализе той эпохи и при тщательном знакомстве с личностью Курбского становится понятной главная причина случившегося. Дело в том, что князь Андрей мало походил на своих современников.
Что же случилось с прославленным полководцем? Чем вызван был его поступок?
На эти вопросы пытаются дать ответы многие поколения отечественных историков, но убедительной версии до сих пор нет, хотя, как кажется, особой загадки история тут не задает. В основном в объяснениях причины измены князя доминирует инстинкт самосохранения, побудивший его искать спасения от готовящейся опалы с неминуемой расправой. Этот довод имеет под собой веские основания. По-настоящему эпоха кровавых безумств Ивана IV еще не наступила, но недюжинному уму князя Курбского нетрудно было разглядеть ее приближение. Воевода умел просчитывать на несколько шагов вперед. Его незаурядный, отличающий князя от окружающих интеллект позволял ему это. Уже отправлено в отставку прогрессивное правительство Ивана, возглавляемое Адашевым, к которому был близок и Курбский. Не довольствуясь этим, царь устроил над членами бывшего адашевского кружка позорное судилище, отправившее их в заключение, в котором все они скоро погибли. Тогда же Москва увидела первые массовые казни, позже несколько заслоненные в сознании москвичей еще более жестоким и бессмысленным разгулом опричнины. Мучительную смерть приняли лучшие люди начала царствования Грозного, а главный герой казанской эпопеи князь М.И. Воротынский после жестоких пыток отправился с семьей в первое свое тюремное заточение.
Курбский видел, как тучи сгущаются над ним самим. После победы над Полоцком, где князь был одним из первых героев, он мог рассчитывать на собственный триумф и награды. Но царь не выразил ему даже благодарности. Вместо этого он отправил князя воеводой в Дерпт. До этого дерптское воеводство стало местом ссылки опального Адашева, кончившееся арестом и заключением последнего. Охлаждение царя к князю было налицо. Ждать чего-то было бессмысленно, и последствия подтвердили обоснованность тревоги князя. В ближайшие вслед за тем годы арестам, мучительным пыткам и казням будут подвергнуты все без исключения побратимы Курбского по Казанской и Ливонской войнам.
Но только ли поиски личного спасения подвигнули князя на его поступок?
Другие историки объясняют случившееся тем, что князь прибег к историческому праву свободной перемены места службы, перейдя от одного господина к другому. Но это право, действительно имевшее место в удельные времена, к рассматриваемой эпохе стало архаизмом, а Потому не может быть объяснением случившегося. Главная причина лежит глубже, она кроется в личности князя, а личность эта настолько неординарна, насколько неординарен был на первый взгляд его поступок.
И, пожалуй, самое объективное объяснение случившемуся с Курбским дает замечательный русский историк Н.И. Костомаров:
«Если в личности Курбского можно указать на что-нибудь черное, то никак не на бегство его в Литву, а скорее на участие в войне против своего бывшего отечества; но это происходило именно оттого, что… московские люди, даже лучшие, были слуги, а не граждане. Курбский был преступен только как гражданин; как слуга он был совершенно прав, исполняя волю господина, которому добровольно обязался служить и который его, изгнанника, принял и облагодетельствовал… Руководясь русским патриотизмом, конечно, можно клеймить Курбского, убежавшего из Москвы в Литву и потом, в качестве литовского служилого человека, ходившего войною на московские пределы, но в то же время не находить дурных качеств за теми, которые из Литвы переходили в Москву и по приказанию московских государей ходили войною на своих прежних соотечественников: эти последние нам служили, следовательно, хорошо делали! Рассуждая беспристрастно, окажется, что ни тех, ни других не следует обвинять, да и вообще, чтобы вменять человеку измену в тяжкое преступление, надо прежде требовать, чтобы он был гражданин (курсив мой — А. Ш.), чтобы, вследствие политических и общественных условий, в нем было развито и чувство и сознание долга гражданина: без этого он или слуга, или раб. Если он слуга, то что дурного, когда слуга оставляет господина, который не умеет его привязать к себе, и переходит на службу к другому? Если же он раб, то преступления раба против господина могут быть судимы только перед судом того общества, которое допускает рабство, но не перед судом истории».
Смысл сказанного великим ученым-историком предельно ясен: слуга, а тем более раб, не может быть изменником; для того чтобы стать изменником, сначала нужно стать гражданином. В рассматриваемую эпоху в московском обществе граждан не было, да и само общество было начисто лишено гражданских начал. Даже те, кого принято называть «лучшими людьми», только с большой натяжкой могли называться слугами, а по сути дела и они были рабами. А потому ни мы, ни история не вправе судить князя Андрея Курбского, как и некоторых других его современников, бежавших от безысходности за рубеж. И вот тут Костомаров ближе других подходит к истинной причине, толкнувшей князя на его поступок, но и он не до конца раскрывает сути этой причины. Попробуем теперь мы довести мысль ученого до конца.
