он в конце концов в начале 68 года, через несколько недель после того, как ему исполнилось тридцать, вдруг увидел у себя на пороге этого человека, прискакавшего из Италии, чтобы убедить своего хозяина вернуться домой, то был поражен и вышел из себя. Он планировал нанести визит своему другу Тиридату в Армении и даже доехать до границы Парфии. И еще надеялся побывать в Египте – этом традиционном доме музыки. Тем не менее Нерон согласился отказаться от этих планов и вернуться домой, поскольку верил, что если страхи Гелиоса обоснованы, то причиной волнений в Риме могла быть только неспособность населения осознать его вокальный триумф в Греции. Они, очевидно, не понимали, что весь артистический мир у его ног и что Искусство – это единственное, что имеет значение. Конечно, он должен ехать домой, чтобы объяснить свою точку зрения страдающим прискорбным бескультурьем жителям Рима, заставить их понять, что победы императора в прекрасном царстве музыки достойны большего уважения, чем победы на поле брани.
После бурного путешествия по морю он снова высадился в Италии, вероятно, в феврале 68 года и, направившись прямо в Неаполь, въехал в город на колеснице, запряженной молочно-белыми лошадьми, через брешь, специально проделанную для этой цели в городской стене, что отвечало обычаю греков разрушить крепостные стены войны, чтобы впустить победителя в Искусстве. Из Неаполя Нерон проследовал в Антиум, место своего рождения, а оттуда в Альбу, въезжая в эти города похожим способом, и, наконец, прибыл в Рим, где еще раз повторил въезд через брешь в стене к большому изумлению горожан, никогда не слышавших об этом обычае.
Императора сопровождала большая процессия, и о его прибытии было объявлено заблаговременно, так что Нерона ждал радушный прием. Во главе процессии шли люди, которые несли гирлянды, завоеванные императором на состязаниях в Греции. За ними следовали другие, державшие плакаты, на которых были написаны названия и характер состязаний, а ниже следовали слова: «Нерон-цезарь одержал победу в этом состязании и стал первым римлянином, сделавшим это, от начала мира». Следом ехал сам Нерон. Краснея и улыбаясь, он махал рукой своей дорогой публике. Был облачен в пурпур, усыпанный золотыми звездами, и держал ветвь пифийского лавра, а его рыжая голова была увенчана венком из дикой оливы. Он ехал в золотой колеснице, которую император Август использовал в дни своих военных триумфов. Позади него сидел Диодор, лучший в мире арфист, который, вероятно, часто аккомпанировал ему. Далее шли его клакеры и преторианцы.
На Форуме его встретил сенат в полном составе, после чего все проследовали в Капитолий. Улицы были украшены гирляндами, флагами и посыпаны шафраном, а от тысяч курильниц поднимались клубы душистого дыма. «Приветствуем тебя, победитель Олимпиады! – кричала толпа. – Приветствуем тебя, пифийский победитель! Август! Август! Приветствуем тебя, Нерон – бог Геркулес! Приветствуем тебя, Нерон – бог Аполлон! Наш национальный победитель, единственный от начала времен! Август! Август! О, божественный голос! Блаженны те, кто слышит его!»
«Такими именно были их слова», – пишет Дион Кассий, не больше, чем мы сегодня, понимая, какой вывод из этого сделать, и будучи не в состоянии сказать, было ли это спонтанным выражением восторга или заранее отрепетированной лестью. Мы, со своей стороны, можем предположить, что низшие классы были рады возвращению своего императора и потому, что это хорошо сказывалось на торговле, и потому, что правление Гелиоса и сената было жестким и непопулярным. Кроме того, на многих людей из высших классов действительно произвел впечатление триумфальный тур Нерона по Греции, и они достаточно искренне приветствовали его и аплодировали ему. Но там наверняка было огромное множество людей, настроенных враждебно, отчасти из-за беззакония, чинимого его агентами, о чем Нерон, однако, ничего не знал, отчасти по причине презрения к музыке и музыкантам. Их приводило в отчаяние, что император поглощен такими вещами. В то же время было наверняка много тех, кто испытывал по этому поводу крайнее недоумение и мог лишь покачать головой и сказать, что это совершенно не по-римски.
В конце церемонии Нерона проводили в его новый дворец, Золотой дом, в котором уже можно было жить, хотя работы еще не завершились. Осматривая дворец, он весело заметил, что теперь у него есть дом, подходящий для благородного человека. Прием его чрезвычайно воодушевил, и он, должно быть, посмеялся над страхами Гелиоса. Нерон чувствовал, что даже здесь, в Риме, люди признают его великим maestro, и прежде, чем отправиться ночевать, приказал, чтобы его 1800 наград были развешаны по всей спальне и, проснувшись утром, он смог их увидеть. Позднее Нерон велел, чтобы их развесили на египетском обелиске, стоявшем на ипподроме, и следующие несколько дней, устраивая гонки на колесницах, специально направлял свой экипаж мимо обелиска, возможно стремясь показать римлянам, что он не только музыкант, но и настоящий мужчина. Впрочем, если это так, то его стараниям вредил тот факт, что он всюду открыто появлялся со Спором и прилюдно обнимал его. Как уже отмечалось, имелись сомнения, что Спор действительно мальчик, но публика не сомневалась в его половой принадлежности, к тому же предположение о подобной аномалии не снимает неловкости, которую вызывает данная ситуация.
В начале марта император снова уехал в Неаполь, но на третьей неделе того месяца, в день годовщины смерти его матери он получил известие, что Гай Юлий Виндекс, наместник Лугдунской Галлии (гальской провинции, столицей которой являлся Лугдун – нынешний Леон), поднял знамя восстания. Сам Виндекс – галл по происхождению, хотя его отец был римским сенатором – был потомком древнего царского рода этой провинции. Полученные депеши свидетельствовали, что он призвал к оружию своих соплеменников, к которым присоединились стоявшие там римские войска. Маловероятно, что Нерону передали речь, которую он произнес перед своими сторонниками, но она была записана, и Дион Кассий воспроизводит ее: «Наш долг восстать, – сказал Виндекс, – потому что Нерон разрушил весь римский мир, потому что он предал смерти лучших людей сената, потому что убил свою мать и потому что не хранит даже подобия прежнего правления. Убийства, конфискация собственности и другой произвол неоднократно совершался в отношении многих людей. Но как найти слова, чтобы описать другую сторону его поведения, как она того заслуживает? Друзья мои, поверьте, я видел этого мужчину – если он действительно мужчина, учитывая его отношения со Спором и Пифагором, видел его на арене театра и в оркестре, временами играющим на арфе и одетым как музыкант или актер. Я часто слышал, как он поет, слышал, как декламирует, слышал, как произносит строки из трагедий. Я видел его закованным
