в цепи, видел, как его таскали туда-сюда, видел его беременным, рожающим детей и представляющим все остальные ситуации из легенды. Кто после этого может назвать такого человека Цезарем, или Императором, или Августом? Никто и ни при каких обстоятельствах не смеет так оскорблять эти священные титулы! Их носили Август и Клавдий, но этому парню больше подойдет имя Тиест, Эдип, Алкмеон или Орест, потому что это их он воплощает на сцене и их титулы он присвоил себе, а не другие. И потому теперь наконец давайте восстанем против него. Приходите, чтобы помочь своей собственной стране и Риму и избавить от него мир!»
Интересно заметить, что в этой речи ужасным преступлением Нерона объявлено пение и игра на сцене. О жестокостях, в которых его обвиняли позднее, здесь не говорится. И на то есть веская причина: несмотря на все дурное, что о нем говорилось, Нерон не был жесток. Очевидно, Виндекс считал его не чудовищем в человеческом обличье, а нравственно испорченным певцом и актером, унижающим достоинство своего титула.
К известию о восстании Нерон отнесся весьма небрежно. Он привык к заговорам и безгранично верил в свою удачу. И в конце концов, даже если его свергнут, что такого? Он тогда продолжит свою музыкальную карьеру и не будет отвлекаться на государственные дела. Один астролог предупреждал его, что однажды он лишится всех своих денег, и Нерон ответил: «Артист сможет заработать на жизнь в любой стране». Другой астролог сказал ему, что он может потерять трон в Риме, но обретет владение на Востоке. И все эти предсказатели обещали ему жизнь долгую и счастливую. Поэтому новости не вызвали у Нерона большой тревоги. Когда ему принесли донесения, он только что позавтракал и наблюдал за какими-то гимнастическими состязаниями и, прочитав их, снова переключился на атлетов, а вскоре и сам присоединился к ним.
Тем же вечером пришли более серьезные известия, после чего Нерон начал громко ругать восставших, но друзья немедленно напомнили ему, что на следующий день он собирался петь для них. Они умоляли его поберечь связки, которые он мог повредить, понося своих врагов. В течение восьми дней он не предпринимал никаких шагов для подавления восстания. Но потом узнал, что Виндекс называл его «этот никудышный музыкант», и вышел из себя. «Я не никудышный музыкант! – гневно воскликнул он. – Я великий музыкант!» Повернувшись к своим друзьям, Нерон спросил, знают ли они музыканта лучше его. «Ничто так сильно не раздражало его, – пишет Светоний, – как такое принижение его музыкальных талантов. Он стал с жаром отрицать, что ему будто бы недостает мастерства в искусстве, в котором он в действительности достиг совершенства». Затем он отправил сенату письмо, говоря, чтобы они предприняли все необходимые шаги для разгрома восстания. Нерон извинялся, что не может приехать в Рим немедленно, объясняя, что немного не в голосе, будто единственной причиной для его возвращения в столицу было то, что он смог бы там выступить.
Потом пришла весть, что старый надежный наместник Рима в Тарраконской Испании (северная и центральная часть современной Испании) Луций Сульпиций Гальба вступил в отношения с Виндексом, предлагавшим сделать его императором. Однажды один из астрологов предупреждал Нерона остерегаться «семидесяти трех лет», и император решил, что речь идет о возрасте, в котором ему надо будет чего-то опасаться. Но теперь, заметив, что Гальба – совсем старик, Нерон услышал в ответ, что ему семьдесят три года, и в испуге отшатнулся.
Наконец, в начале апреля он поехал в Рим и по прибытии в столицу воспрянул духом, услышав, что наместник Верхней Германии Вергиний Руф со своими войсками, включая 4, 21 и 22-й легионы, выступил походным маршем, чтобы атаковать Виндекса. Ситуация выглядела обнадеживающе, и вскоре к Нерону вернулось его беззаботное настроение. Он снова стал выступать перед публикой и давать пышные пиры для своих друзей, где пел шуточные песенки о восставших. Он посещал театр инкогнито и однажды послал некоему актеру, которому очень аплодировали, записку, где в шутку, а может, со злости написал, что он может вытворять на сцене что угодно, пока он (Нерон) слишком занят, чтобы появляться на той же сцене. Кроме того, он присутствовал на освящении храма в честь божественной Поппеи, которую теперь отождествляли с Венерой, совсем как Клеопатру в те дни, когда Юлий Цезарь установил ее статую в построенном им в Риме святилище Венеры.
Шли дни, и казалось, дела идут хорошо. 2 апреля пришло известие, что Гальба на публичной встрече в Испании отказался от того, чтобы его провозгласили императором, и сказал, что подчинится воле сената. Одновременно с этим пришла депеша, где утверждалось, что Вергиний Руф приближается к Виндексу. В Риме преторианская гвардия под командованием Тигеллина и Нимфидия заявила о своей верности. В других легионах тоже не было мятежей. Однажды Нерон спешно послал за несколькими ведущими сенаторами, прося их явиться во дворец, но после краткого обсуждения ситуации нетерпеливо оставил эту тему и повел всех смотреть на новый трубчатый орган, приводимый в действие водой, и долго объяснял им принцип его работы и сложное устройство. Очевидно, речь шла об усовершенствовании первого гидравлического органа, изобретенного в Египте Ктесибием тремя столетиями раньше. «Я устрою его публичную демонстрацию в театре, – сказал Нерон и с улыбкой добавил: – Конечно, если Виндекс мне позволит».
Однако в начале мая дворец получил страшные известия, что Гальба и испанские провинции связали свою судьбу с Виндексом, что к ним присоединился бывший муж Поппеи Оттон, который по-прежнему был римским наместником в Португалии, и что Рубрий Галл, посланный из Рима с подкреплением, перешел на сторону врага. Узнав об этом, Нерон лишился чувств. Когда он пришел в себя, то разорвал на себе одежду и разбил себе бровь с криком: «Со мной покончено!» Одна из его старых нянюшек, которая жила во дворце с тех пор, когда он был ребенком, и не переставала любить его, обвила Нерона руками и стала шептать, что и другие принцы до него переживали подобные несчастья. Но он только стонал: «Я должен умереть. Я несчастен сверх всякой меры, потому что потерял империю, но до сих пор живу!»
Однако спустя несколько дней пришли хорошие новости. Виндекс, который уже начал называть Нерона его фамильным именем Агенобарб, словно его уже свергли, был изгнан из Лугдинума (Лиона) лояльными Риму местными жителями, и теперь ему предстояло сразиться в открытом поле с легионами из Верхней Германии. Вскоре после этого стало известно, что Виндекс потерпел поражение и был убит.
Нерон приободрился, гибкость его натуры позволила ему
