И все-то у Лахова ладилось в этот час. Чуть ли не за триста метров он разглядел выброшенную морем корягу, изловчился забросить ее, тяжеленную, себе за спину и притащить к табору. И топориком, легким своим, почти игрушечным топориком, развалил ее на разнокалиберные полешки, с одной спички развел костер, воткнул в землю березовую рогатулину, уже чуть обугленную у прежних костров, укрепил таганок, навесил над огнем полуведерный казан с водой. Он чувствовал себя старшим на этом берегу, ответственным за благополучие женщины, должным принимать решения, пусть хоть вот такие житейские незначительные, но нужные в данный момент. И выполнять их. Он расчистил от камней небольшой участок на зеленом берегу и установил палатку, все эти дни без пользы пролежавшую в багажнике. Расстелил полосатый машинный тент на траве – скатерть-самобранка – и выставил на стол все, что у него осталось из небогатых городских запасов.
И это был по-настоящему счастливый день. Воля, простор, небо, вода, уютное безлюдье и чувство щемящей родственности с человеком, сидящим рядом с тобой. Лишь один раз за весь день на дым костра приплыла лодка с тремя подвыпившими местными парнями.
– Рыбы надо? – крикнули с лодки.
– А какая у вас рыба? – спросил Лахов.
– Какая хочешь. Омуль. Сиг есть.
Ни омуля, ни сига Лахову было не поймать, и он заинтересованно привстал.
– Ну тогда, конечно, надо.
– А водка есть? Мы только на выпивку сменяем.
– Нет, – сказал Лахов и вспомнил пыльную бутылку вина на полке местного магазина.
– Ну тогда и разговоров нет. – Парень, как бы подразнивая, поднял на вытянутой руке большую рыбину и небрежно бросил ее на дно лодки.
– Может, за деньги продадите? – Лахову очень захотелось получить редкую рыбину.
– За деньги? – вдруг очнулся один из рыбаков, маленький и тщедушный, на особицу пьяный, с тусклым безумием в черных глазах, – Тебе деньги нужны? – В его голосе послышалась непонятная скандальная злоба. – Я могу дать. – Парень вывернул из кармана горсть мятых купюр, полез из лодки. – На? деньги, на?!
Крупный парень рывком осадил приятеля и, опершись веслом о дно, оттолкнул лодку от берега.
Лахов забрел в воду, остужая закипевшее раздражение, но раздражение не проходило, и он стоял в воде до тех пор, пока в ногах не появилась ноющая боль.
– Иди сюда, – позвала от костра Ксения.
На эти недолгие минуты дурного разговора с рыбаками Лахов, казалось, забыл о Ксении. Он не спеша вернулся к костру, сел, скрестив по-бурятски ноги, чуть настороженно посмотрел на Ксению.
– Не расстраивайся. Есть из-за чего расстраиваться.
– Да я и не расстраиваюсь. Просто неприятно. Как будто… – Лахов сжал пальцы, подыскивая нужное слово, – В общем, неприятно. А потом думал, что и ты…
– Я? А что я?
– Да вот подумал, что и ты будешь сердиться. Недовольство, которое они в тебе вызвали, перенесешь на меня.
– Почему? – искренне удивилась Ксения.
– А черт его знает, – откровенно и легко признался Лахов. – Так вот подумалось. По привычке.
Ксения долго и внимательно смотрела в лицо Лахова, улыбнулась одобрительно, погладила Лахова по руке.
– Ты только посмотри, какой день прекрасный. И вино прекрасное.
Лахов взял эмалированную кружку с вином, медленно поднес ее к губам, пил медленно, чувствуя, как пощипывает кончик языка, чувствуя, как влага омывает душу.
– Вот, говорят, души нет, – сказал Лахов, – Ну в прямом, если можно так сказать, в физическом смысле, нет. А что же тогда так болит и саднит внутри? Сердце? Сердце болит, но уже потом. А вначале душа. Где же она сидит, эта самая душа? И не здесь, – Лахов кружкой пристукнул себя по темени. – Не здесь. Голова иногда говорит одно, плюнуть на все велит, а душа слушать не хочет, мучается душа.
– Я думаю, ты не ждешь ответа? – спросила Ксения.
– Да нет, конечно, – засмеялся Лахов. – Вот на вольном воздухе на безделье потянуло, на разговоры. О душе даже вспомнил. А так-то ведь – некогда.
– Это верно. Нам всегда некогда. Даже жить некогда.
– Мне вот всегда, по крайней мере, последних лет двадцать, хотелось походить по земле босиком.
– Так за чем же дело стало? Ты ведь уже и так разут. Ходи.
– Я и хожу. Но мне хотелось далеко. К примеру, вон на ту сопку.
– И я хочу на ту сопку. Только придется обуться. Ты поранишь ноги.
– Так идем. Пока ходим, будет готов наш обед по рецепту пещерных жителей.
Это так они назвали свое варево – по рецепту пещерных жителей. Когда разгорелся костер и закипела вода в казанке, выяснилось, что мясо варить не с чем: ни картошки, ни капусты, ни крупы.
– Пещерные жители, – тут же нашлась Ксения, – добыв мяса, думаю, ели его без всего такого. Земледелием они занялись несколько позднее. А у нас ко всему есть, где-то я тут видела, лавровый лист и перец. И чтобы больше походить на пещерных жителей, сварим мясо все, какое мы добыли. Не думая о завтрашнем дне.
– Давай, – согласился Лахов. Ему нравилась та легкость, с которой Ксения выбиралась из мелких житейских проблем, которые для другой женщины могут иметь первостепенное значение. – Только учти: такое количество мяса за раз не одолеют и два монгольских цирика.
– Да вареное лучше сохранится. Смотри, какая жара.
Лахов поправил костер, прикинул, что огонь продержится никак не меньше получаса и что костер не наделает никакой беды, даже если поднимется ветер, и приглашающе посмотрел на Ксению.
– Так идем.
В чем они сидели на берегу – Лахов в плавках, а Ксения в двух узких полосках материи, изображающих пляжный ансамбль, – в том и пошли по горячей степи к недалекой каменистой сопке.
Сухой ветер обвевал их тела, головки отцветших степных цветов колотились по голым их икрам, и им было пустынно и радостно, как некогда было, возможно, Адаму и Еве в первые дни проживания на земле. Они медленно поднимались на сопку, и костер, палатка, машина, прижатые к самому берегу, медленно уплывали вниз, истаивали, уменьшались в размерах до игрушечной малости. Но зато Байкал набирал силу и мощь, отодвигая все дальше на север и юг горбатящийся голубой горизонт. Казавшиеся пустынными его воды постепенно начали оживать, Ксения и Лахов приметили в синей дали три крошечных и размытых расстоянием теплоходика.
Ближе к вершине сопка, казавшаяся издали ровной и пологой, оказалась изрытой промоинами, в каменных осыпях, в обломках потрескавшихся скал, готовых в любой момент ринуться вниз. Временами Лахову хотелось вернуться, он посматривал на Ксению, но она не выказывала, возможно, по незнанию, и малого страха, лицо ее дышало жизнью и азартом, и Лахов продолжал идти вверх, удивляясь своей выносливости. В городе ему приходилось взбираться без лифта на седьмой-восьмой этаж, и он на последней площадке обычно начинал похватывать воздух, а тут давно остался внизу десяток этажей, а сердце хоть и гулко, но бьется ровно, гонит кровь по жилам, легкие качают воздух, а ноги не чувствуют усталости.
– Костер на далеком берегу перестал дымить, когда они добрались до небольшой каменистой площадки, откуда все пути вели только вниз. Вольный ветер туго тянул над вершиной и был здесь по-осеннему холоден. Вершина была ничем не примечательная, даже скучная немного, но отсюда как-то понятнее были и синий распах Байкала и туманная зыбкость уплывающей во все стороны света вздыбленной земли. И не гордость стоящего на вершине овладела сейчас Лаховым, а чувство своей малости на этой земле, временности своего пребывания на ней и щемящей признательности к этой земле.
Лахов посмотрел на Ксению, близко увидел ее синие по-байкальски глаза и опять подумал, что, не будь здесь Ксении, не пошел бы он один на эту сопку, – смешно и подумать, что пошел бы, – а если бы и пошел, не увидел бы увиденного, не трепыхнулась бы душа от странной повязи тоски и счастья.
– Я очень рад, что ты сейчас рядом. Очень. – Лахов, волнуясь и робея, осторожно притронулся к щеке Ксении, медленно скользнул рукой по теплой шее, по нежному плечу.
– Так близко от неба нельзя говорить неправду. – Но по глазам Ксении было видно, что она верит словам Лахова.
– А я думал, что ты начисто лишена кокетства.
– Ну, да как же! Я же женщина. – Глаза Ксении смеялись. – И я люблю женщин. И я очень рада, что родилась женщиной.
– Идем вниз, ты замерзла.
– Ты сам замерз, – смеялась Ксения, – а сваливаешь на меня. Но мне все равно это приятно. Женщине очень надо, чтобы о ней заботились.
Лахов приоткрыл глаза и увидел начинающий светлеть скос палатки и понял, что солнце еще не взошло, но утро уже на подходе. Не проспал, значит. Он осторожно убрал руку из-под головы Ксении, замедляя движения, выбрался из-под одеяла и нашарил около выхода свою одежду. Стоя на коленях, он всматривался в лицо Ксении – разбудил или не разбудил? – всматривался с давно не испытываемой нежностью. Ксения дышала ровно, тонкие веки были спокойны, лишь по нежной шее пульсировала тонкая жилка, живым нервом напрямую связанная с сердцем.
