Голоса он подать не мог — разбита челюсть. Сержант застучал каблуками сапог о борт повозки, руками объяснил, что он хочет. Прошли еще с километр. По ходу слева увидели три обгорелых танка. По ветру от них пластались широченные полосы черного снега. Сажевая гарь, видно, легла тут же, прижатая ветром.
— Невзоровская работа, артиллерийская, — вслух определил Могутов и догадался, что это те самые танки, какие прошли через их окопы и прорвались стороной в тыл роты, под ствол орудия Марчука.
Могутов не стал останавливаться на передышку. Да и никто другой не хотел видеть этих опостылевших всем обугленных чудищ. Но скоро повозка стала. Метрах в семидесяти перед собой Могутов увидел еще один танк. Он стоял мертво, со съехавшей набекрень башней. Из-под танка сошником в небо вскинулась станина пушки. Сама пушка — под гусеницами. Могутов бросил оглобли, пошел посмотреть поближе. Но, заметив растерзанных артиллеристов, вернулся и, ничего не говоря, стал выволакивать повозку на прилесную дорогу. Там, в лесу, сам себе и раненым солдатам-спутникам он пообещал привал...
* * *
Будто ран прибавилось у солдат и потяжелела повозка после увиденной картины. Бывалый вояка Могутов, и он знал, какой мусор оставляет обычно фронт, — трупы, каски, искореженное оружие, могилы, вонючие окопы, обглоданные огнем остовы машин, танков и пушек. Но то, что осталось от смертного поединка артиллерийского расчета с танками, заставило его ниже угнуть голову, чтоб ничего не видеть и скорее уйти с этого страшного места.
Глава девятая
Ни комбат Невзоров, ни его батарейцы, ни пехотинцы Лободина еще не все знали о разыгравшейся трагедии на правом фланге засады, где стоял единственный расчет сержанта Марчука. А случилось все просто и жестоко.
...Когда прорвавшиеся танки, запахав часть окопов пехотной роты, пошли в обход батареи, расчет заканчивал оборудование запасной позиции. На единственную пушку стальные громадины перли нагло, без малой опаски. Бессонная ночь, изнурительные земляные работы ослабили огневиков до изнеможения. Артиллеристы дуэльный бой поначалу приняли как бы нехотя, с гадким чувством обреченности. Но стоило наводчику Сивашову поразить первую машину — пришли новые силы и уверенность.
После первой удачи пушка заработала горячее. Словно потерявшая хозяина собачонка, слегка пятясь, она захлебисто огрызалась на каждый выстрел немецких танков. Разбросанные в стороны станины, как санные отводья, все упористее налегали на сошники, норовя унять откатную лихорадку. При огневой натуге орудие порой срывалось с собственного голоса, теряло прицельность, торопило и злило и без того остервенелых солдат.
Наводчик Пашка Сивашов, умаявшись, сбросил бушлат и, не отводя глаз от панорамы, орал на заряжающего:
— Мотя, милый, давай!.. Мотя, подбрось дровишек!..
А через секунды:
— Матвей, шевелись же, раскоряка хренова!
Потом снова — «милый», хоть и ненадолго. Матерный алфавит Пашка знал, как свою пушку. Вот и лаялись: она — на немцев, а он — на своих братьев-огневиков.
Матвею Казаркину и раздеться некогда. Стиснув зубы, он уже не «бросает», как в начале огня, а с заметной усталью сует в хайло перегретого казенника снаряды, похожие на сосновые, гладко затесанные кругляки. Сует, а сам все еще посматривает на дырку в голяшке сапога, откуда несудом поперла кровь. Улучив момент, он все-таки скинул шинель. Запарила на морозце просоленная гимнастерка. Временами Пашка-наводчик замолкал, и тогда слышались только необходимые команды и доклады:
— Орудье!
— Выстрел!
— Откат нормальный!
Расчет работал без шинелей и бушлатов, горячо и привычно. Командир орудия сержант Марчук, лежа за перешибленной снарядом березкой, наблюдал в бинокль за танками, изредка корректируя огонь и подбадривая наводчика:
— Паша, смотри сам!.. Упреди полкорпуса. Сивашов, действуй сам!
Да, сейчас решал все наводчик. Все номера работали только на него. Сивашов умел работать на прямой. Третий год, не считая двух «капремонтов» в госпиталях, он безвылазно пребывал на фронте. Сивашов считал себя «счастливчиком», потому как умел находить после госпиталей свой полк, дивизион и батарею. По своей фронтовой прописке в артполку он был ветераном, был в числе той горстки уцелевших с начала войны солдат, которых знало не только полковое начальство, но и дивизии.
В артполку расчет Марчука — самый опытный. И командир батареи капитан Невзоров гордился им и, как мог, берег его для самых горячих дел, когда они касались артиллеристов. Комбат суеверно надеялся, что с этим расчетом дойдет до Берлина и отпразднует победу. Но теперь, получив тревожные сообщения о смертном поединке орудия Марчука с прорвавшимися танками, комбат горько думал: нет, не видать ему ни Берлина, ни своих любимых артиллеристов.
На этот раз немец перехитрил Невзорова. Группа танков неожиданно пошла в обход батареи, околесив засаду пехотных бронебойщиков, где находился и артиллерийский наблюдательный пункт. На их пути теперь стоял лишь одинокий второй расчет Марчука, отрезанный от батареи и от НП. Связной Никитка, пятнадцатилетний сын Невзорова, сумел в эти жуткие минуты лишь передать приказ отца: умереть — не пропустить танки! Ничем другим комбат не мог пособить расчету. Батарея готовилась принять атаку основной группы танков противника и потому не в силах была выручить попавшее в беду орудие на своем правом фланге. К тому же расчет Марчука отсекался от батареи бугристым перевалом, обросшим непроглядной щетиной кустарника крушины. Ни прямым, ни навесным огнем не помочь.
— Под трибунал сукиного сына! — Невзоров скрипел зубами сам на себя, колотя здоровым кулаком раненую руку. Однако загоревшаяся боль не унимала досаду. — Раззява, губошлеп базарный! — не отнимая бинокля от глаз, казнился комбат, чуть не плача. Не умевший прощать ни себе, ни подчиненным, он сгоряча вынес себе приговор: — Пристрелю, как блудную стерву, если погибнет расчет!..
Комбат мучился, в голову лезли нечаянно подвернувшиеся сомнения: так ли все сделал, не допустил ли какой промашки в своих планах. В самых отчаянных ситуациях он все-таки умел верить и хотел удачи. Но только не ценой безмерных потерь. Каждую удачу в бою замешивать лишь на солдатской крови Невзоров считал тихим бесчестием. И он снова и снова обратным ходом мыслей проверял себя: в чем же он все-таки сплоховал. Поначалу все было вроде бы правильно. Выбрав подходящее место для опорного истребительно-противотанкового пункта, комбат Невзоров и пехотный командир капитан Лободин определили засадные позиции артиллеристов и бронебойщиков. На левом фланге пехотной роты, на высотке с укрывистым кустарником, занял свое место НП батареи.
Сзади и
