венах» прошлое приходит на зов настоящего, как живая память нашего времени. Эта книга – попытка найти ключи к прошлому, которые помогут объяснить настоящее, создающее историю, исходя из того, что первым шагом к изменению реальности является ее познание. Это не список героев в маскарадных костюмах, которые умирают в бою, произнося длинные торжественные фразы. Это рассказ о тех, чьи голоса мы слышим в прошлом, чья поступь предвещает наше настоящее и будущее. «Вскрытые вены» родились из реальности, но также из других книг, лучше этой, которые помогли нам понять, кто мы есть, чтобы узнать, кем мы можем стать, и откуда мы пришли, чтобы понять, куда мы идем. Эта реальность и эти книги показывают, что латиноамериканское отставание в развитии – следствие чужого развития, что латиноамериканцы бедны, потому что богата земля, по которой мы ходим, и что места, богато одаренные природой, прокляты историей. В нашем мире, мире могущественных столиц и подчиненных окраин, нет богатства, происхождение которого не вызывало бы неудобных вопросов.
4. За время, прошедшее после выхода первого издания «Вскрытых вен», история не перестала преподносить нам жестокие уроки.
Система умножила голод и страх; богатство продолжало концентрироваться, а бедность – распространяться. Это признают и документы международных специализированных организаций, чей стерильный язык называет наши угнетенные земли «развивающимися странами» и описывает «регрессивное перераспределение доходов» как беспощадное обнищание рабочего класса.
Международный механизм продолжал функционировать: страны обслуживают товары, а люди служат вещам.
Со временем методы экспорта кризисов совершенствуются. Монополистический капитал достигает высшей степени концентрации, а его международный контроль над рынками, кредитами и инвестициями позволяет систематически и все больше распространять противоречия: окраины платят цену за благополучие центров, которые почти не испытывают потрясений.
Международный рынок остается одной из главных движущих сил этой операции. Здесь установлена диктатура транснациональных корпораций – именно транснациональных, как говорит Свизи, потому что действуют во многих странах, но остаются полностью национальными, если говорить о собственности и контроле. Мировая организация неравенства не изменяется от того, что сейчас, например, Бразилия экспортирует автомобили Volkswagen в другие страны Южной Америки, на дальние рынки Африки и Ближнего Востока. В конце концов, именно немецкая компания Volkswagen решила, что выгоднее экспортировать автомобили на определенные рынки из своего бразильского филиала: низкая себестоимость производства – бразильская, дешевая рабочая сила – тоже бразильская, а вот огромные прибыли – немецкие.
Принципиальных изменений не происходит и тогда, когда какой-либо сырьевой товар вырывается из проклятия низких цен. Так произошло с нефтью после 1973 года[129]. Разве нефть – это не международный бизнес? Являются ли Standard Oil of New Jersey (теперь Exxon), Royal Dutch Shell или Gulf арабскими или латиноамериканскими компаниями? Кто получает львиную долю прибыли? Более того, показательно, как против стран – производителей нефти разразился скандал, когда они осмелились защитить ее цену, и их немедленно сделали козлами отпущения за инфляцию и безработицу в Европе и США. Когда это развитые страны спрашивали у кого-нибудь разрешения перед тем, как повышать цены на свои товары? В течение двадцати лет цена на нефть все падала и падала. Ее ничтожная стоимость представляла собой на деле гигантскую субсидию для крупных промышленных центров мира, продукция которых, наоборот, становилась все дороже. По сравнению с постоянным ростом цен на американские и европейские товары новая цена на нефть просто вернула ее к уровню 1952 года. Сырая нефть лишь восстановила свою покупательную способность, которую имела два десятилетия назад.
5. Одним из важных эпизодов этих семи лет стала национализация нефти в Венесуэле. Национализация не разрушила зависимость Венесуэлы от нефтепереработки и сбыта, но открыла новое пространство для автономии. Уже вскоре после создания государственной компании Petróleos de Venezuela (PDVSA) она заняла первое место среди пятисот крупнейших компаний Латинской Америки. Компания начала исследовать новые рынки, помимо традиционных, и быстро приобрела 50 новых клиентов.
Однако, как всегда в таких случаях, когда государство становится владельцем главного богатства страны, возникает вопрос: кто владеет самим государством? Национализация основных ресурсов сама по себе не гарантирует перераспределение доходов в пользу большинства и не обязательно угрожает власти или привилегиям господствующего меньшинства. В Венесуэле по-прежнему сохраняется экономика расточительства. В ее центре сияет, освещенный неоновыми огнями, класс мультимиллионеров, чья жизнь полна излишеств. В 1976 году импорт вырос на 25 %, значительная часть которого пошла на оплату предметов роскоши, обильно заполнивших венесуэльский рынок. Фетишизм товаров как символ власти, человеческая жизнь, сведенная к отношениям конкуренции и потребления: среди океана недоразвитости привилегированное меньшинство копирует образ жизни и моды самых богатых слоев наиболее состоятельных обществ мира. В шуме Каракаса, как и в Нью-Йорке, «естественные» блага – воздух, свет, тишина – становятся все более дорогими и редкими. «Осторожнее, – предупреждает Хуан Пабло Перес Альфонсо[130], патриарх венесуэльского национализма и пророк восстановления контроля над нефтью: – Можно умереть от переедания так же, как от голода» [1].
6. Я закончил писать «Вскрытые вены» в последние дни 1970 года.
В последние дни 1977 года Хуан Веласко Альварадо умер на операционном столе. Гроб с его телом до самого кладбища несли на плечах люди, и это была самая большая толпа, какую когда-либо видели на улицах Лимы. Генерал Веласко Альварадо, родившийся в скромной семье на засушливых землях северного Перу, возглавил процесс социальных и экономических реформ. Это была самая глубокая и значимая попытка перемен в современной истории страны. После восстания 1968 года военное правительство провело подлинную аграрную реформу и приступило к возвращению природных ресурсов, захваченных иностранным капиталом. Однако, когда Веласко Альварадо умер, похороны революции уже давно состоялись. Этот творческий процесс был недолговечным; он завершился под давлением шантажа со стороны кредиторов и торговцев, а также из-за слабости любого патерналистского проекта, лишенного организованной народной базы.
В канун Рождества 1977 года, пока сердце генерала Веласко Альварадо готово было остановиться в Перу, в Боливии другой генерал, совершенно на него не похожий, громко ударил кулаком по столу. Генерал Уго Бансер, диктатор Боливии (1971–1978), заявил категорическое «нет» амнистии для заключенных, ссыльных и уволенных рабочих. Тогда четыре женщины и 14 детей, приехавшие в Ла-Пас из оловянных шахт, объявили голодовку.
– Сейчас не время, – говорили знающие люди. – Мы скажем вам, когда это сделать…
Женщины уселись на землю.
– Мы не просим совета, – сказали они. – Мы просто вам сообщаем. Решение принято. Там, на шахте, голодовки – обычное дело. Мы голодаем с самого рождения. Там мы тоже умираем. Медленнее, но тоже умираем.
Правительство ответило репрессиями и угрозами; но голодовка всколыхнула давно спавшие силы. Вся Боливия вздрогнула и оскалила зубы. Десять дней спустя это
