За окном багровело небо, окаймляя мелькающий узор темных силуэтов скалистых холмов неоновым розовым свечением. Вот мимо проплыла, будто высохший от ветра цветок на вершине горы, скособоченная вышка связи. Показалось, что где-то рядом, на фоне камней, мерцают огоньки выстрелов… Может, вернуться в купе, прижаться к Ирине, поспать еще?
Состояние было какое-то ватное, несмотря на встряску от сообщений Хмурого.
Вдруг в ноздри ударил неприятный запах горелой материи: я случайно прислонил сигарету к висевшему на плече полотенцу. Выругавшись полушепотом, я сорвал с себя полотенце и затушил пальцами расползающееся черное пятно, которое чадило отвратительным едким дымом.
– Ну ты навонял! – Шахтер обернулся, сморщившись и размахивая перед своим лицом загорелой ладонью.
– Извиняюсь, случайно. – Я закашлялся, подошел к вагонной двери, приоткрыл заслонку окна и выкинул подгорелое полотенце наружу.
Полотенце рванул ветер за окном, и оно исчезло. Дым тамбура плавным сизым рукавом потянуло за стекло.
– Так это, значит, ты вчера был? – Шахтер, глядя на меня, ехидно ухмыльнулся.
– Я? Где? – переспросил я.
– Тоже, видать, задумался. – Он хмыкнул.
– А что было-то?
Мой растерянный вид заставил его снизойти до объяснений.
– Ну вчера, еще до нашей пьянки, до того, как шухер со жмуром начался, – сказал он с усталым видом, – мы сидели с ребятами по местам, и к окошку на пару секунд прибило такое же полотенце с прожженной дыркой в центре. Вот я теперь понял, кто это у нас полотенца жжет!
Он осклабился, а я добился желаемого результата – последние остатки сна с меня слетели целиком и полностью! У меня, видно, отвисла челюсть и в глазах сверкнул проблеск разума, потому что шахтер сощурился и перестал ухмыляться!
– Вот оно как! – сказал я медленно. – А ты ведь в последнем вагоне едешь?
– Ну да, – кивнул тот, – а что? Это не ты был, значит?
– Это был не я… – произнес я задумчиво. – Это был не я… А в котором часу, не помнишь?
– Ну… – тот задумался, – я не помню, в три или в четыре… Надо ребят спросить…
– Спроси, пожалуйста. – Я посмотрел на него с надеждой.
– Это так важно? – удивился он.
– ОЧЕНЬ! – тихо, но с выражением сказал я…
Меня вновь охватила некая лихорадочная сосредоточенность – словно я и не спал вовсе. Весь этот балаган с убийством и последовавшими событиями явно тяготел к хаосу. Эта записка про Дарби и пистолет в рюкзаке у Криса вообще не выдерживали никакой критики. Зачем писать записку, вместо того чтобы послать сообщение по Сети, будучи в полной уверенности, что оно будет конфиденциальным, в отличие от клочка бумаги с буквами? Это могло иметь смысл только при отсутствии у получателя личного КПК, что бывает, конечно, на Марсе, но довольно редко. А уж пистолет с глушителем без одного патрона, заботливо завернутый в свитер Криса, лежащий в его собственном рюкзаке, выглядит совсем издевательством. Открыть окошко в купе Дарби, чтобы проветрить от газа, Крис догадался, а вот избавиться от пистолета и не подумал, да так его скрутило от жадности, что он в рюкзак себе его спрятал – авось не найдут! А когда убил бригадира, ключ у него решил украсть и под соседнюю койку закинуть – патологический клептоман: все в дом тащит!
Все это наводило на мысль, что кто-то пытается нас просто отвлечь от чего-то или от кого-то, гораздо менее заметного и второстепенного. Вообще стиль этого «крота» стал уже вырисовываться: простые и вместе с тем довольно хаотические действия то ли сверхковарного, то ли сверхглупого, то ли сверхспешащего человека, который, заметая следы, особо не утруждается построением каких-либо ложных логических цепочек. Он просто оставляет абсурдные и взаимоисключающие следы. Вспомнить хотя бы убийство Джованни: на кой черт ему понадобилось воровать у Ирины бластер только для того, чтобы прикончить спящего человека? Допустим, для бесшумности, но воняет-то как горелая плоть! Чтобы бросить на Ирину тень подозрения? Но мы с ней полдороги проехали бок о бок, задушевно беседуя, даже учитывая сцену с появлением бластера. А какой большой риск быть схваченным за руку! Правда, кобура у Ирины была расстегнута. Импровизация?
А зачем ему, убийце, было менять сет охранной сингалки на входной двери – вообще непонятно. Уж не надеялся ли убийца убедить нас в том, что он пришел к нам из бескрайних пустынь и туда же вернулся? Абсурд! Или он ходил подышать свежим воздухом? Или что-то спрятал в седельной сумке своего верблюда? Может быть, но что и зачем? По какой причине он предпочел запах горелой плоти короткому и тихому хлопку пистолета с глушителем? Была ли эта причина вообще?
Я все так же, как и в начале пути, чувствовал, что ничего не понимаю, барахтаясь в вязкой трясине догадок, но все же какие-то общие мотивы я уже ощущал в его действиях. Если не думать, то, по меньшей мере, чувствовать, как он, у меня почти получалось, – а это большой успех!
Через тамбур прошел Хмурый с часовыми. Я сказал, что скоро иду.
Туристы уже завтракали в буфете. Не было только наших Охотников и Ирины.
Я сказал Хмурому, что собираюсь провести следственный эксперимент, для которого мне понадобится выстрелить из пистолета сквозь полотенце в многострадальную койку в купе начальника поезда.
Хмурый посмотрел на меня покрасневшими от недосыпа глазами, а потом махнул рукой со словами: «Только сам не убейся».
Дронова в восторге захлопала в ладоши и стала голосить, что вот, мол, наконец-то пан инспектор выстроил какую-то гениальную версию.
Чтобы хоть как-то унять пани Аиду, я предложил ей мне помочь. Мне показалось, что она посмотрела на меня как маленький мальчик, которому предложили прокатиться на настоящей военной подводной лодке. Преисполненная волонтерского рвения напополам со вселенским любопытством, она бросила свой завтрак, несмотря на мои попытки объяснить ей, что я никуда не тороплюсь.
– Дело – прежде всего! – пафосно изрекла она. – А есть тут можно хоть целый день!
Я взял у поваров полотенце. Они изучающе поглядели на меня после того, как я сказал, что мне придется его пристрелить. Правда, возражений не последовало.
– Что я должна делать?! – ликующим голосом спросила Дронова, хватая меня за рукав и отчаянно хлопая своими длинными ресницами.
Я пояснил ей, что закрою дверь в купе и произведу выстрел. Ее же задача – стоять в коридоре и слушать, насколько громко он прозвучит.
Я вошел в купе, прикрыл за собой дверь и задумался. Затем я взял полотенце, свернул его в максимальное количество слоев и, с силой уперев его стволом своего «макарова» в койку, собрался надавить на спусковой крючок. Но вдруг мне пришла в голову вполне уместная идея, и я начал считать ритм стука колес поезда, а затем надавил на курок синхронно с одним из ударов.
Выстрел почти слился с внешним звуком, хоть я его прекрасно услышал.
Дыра на полотенце была не настолько похожа на прожженный след от сигареты, но в целом я остался доволен.
– Ну как? – спросил я Дронову, выйдя в коридор.
– Какой-то звук был! – убежденно закивала она. – Определенно был! Да, был, со стуком колес…
– Громко?
– Ну… – протянула она, – не очень… Скорее не очень, чем громко… Тихо… ну… Если бы я не знала, что вы стреляете, может, и не обратила внимания.
– Верно! – кивнул я ответ. – И это учитывая, что у женщин слух более острый, чем у мужчин, да и в коридоре могло никого не быть.
Я выкинул полотенце в мусорный контейнер.
– Спасибо вам большое, – сказал я.
– И все??! – выпучив глаза, разочарованно спросила она.
– Все, – кивнул я. – Но сведения, полученные вами, исключительно важны для следствия.
– Ну вот, а я только думала, что… – обиженно выпятив нижнюю губу, проворчала Аида.
Я сел в купе и попросил охрану принести мне записку и пистолет.
Записку Хмурый догадался положить в прозрачный целлофан. А пистолет, по причине отсутствия на нем отпечатков, выдали так.
Ничего нового я не почерпнул, изучая эти предметы, не считая двух процарапанных на рукоятке маленьких букв «Д. Г.». Дарби Гордон? Это лишний раз убедило меня в некой фальшивости этой улики – я не мог представить себе Дарби выкорябывающим на заурядном пистолете свои инициалы.
Да… чувство меры у убийцы явно отсутствовало…
– Ну что, сышшик! – спросил заглянувший в купе Хмурый. – Нашел что-нибудь?
– Кое-что понял, – удовлетворенно кивнул я.
– Ладно, я пойду поспать на пару часиков – ты тут за старшего. Если что, буди меня: я в купе охраны.
– Слушаюсь, господин Машинист! – Я вытянулся по струнке, сидя на койке.
– О-хо-хо, – как-то тоскливо ответил тот, – мне бы твой оптимизм…
Ночь началась, как и положено: за окном фосфоресцировало фиолетово-бордовое небо, люди стали просыпаться, раздавались гулкие шаги сквозь стук ритма движения поезда. Хлопали двери, доносились приглушенные голоса. Кто-то заливисто рассмеялся, кто-то кашлянул. Еще вчера все происшедшее уже отошло на задний план: смертью на Марсе удивить кого-то трудно. К этому относятся как к несчастному случаю, как к тяжелой болезни или досадному недоразумению.
