Польшей (с 1807 г.) речь шла о «княжестве» или «герцогстве». Российская же Польша (с 1815 г.) именовалась в документах «царством» или «королевством». Соответственно, на территории империи имели хождение титулы «царь» и «король»[1452].
Утвержденный после вхождения Царства Польского в состав империи титул Александра I выглядел следующим образом: «Александр Первый, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский и Подольский, Финляндский…»[1453] Наименование «царство» указывает на то, что вновь присоединенным польским землям в рамках императорского титула было отведено исключительно высокое место. Фактически речь шла о включении Польши во второй по значимости круг земель, притом что интеграция этих земель в первый «исторический» блок, состоявший из столиц Руси (Москва, Киев, Владимир, Новгород), была в принципе невозможна. Следует отметить при этом, что исторические земли и царства всегда были наиболее значимыми элементами титулатуры и неизменно доминировали в визуальной репрезентации территории империи.
Став «царством», Польша оказалась в одном ряду с Казанским, Астраханским и Сибирским царствами, а также Херсонесом Таврическим. При этом ее появление «сломало» чрезвычайно устойчивую триаду – Казань – Астрахань – Сибирь[1454]. Подобное решение противоречило устоявшейся традиции: как правило, присоединенные территории становились частью императорского титула, не меняя последовательности устойчивых сочетаний[1455]. Так, Екатерина II, став царицей Таврической после присоединения Крыма и Причерноморья, поставила этот сегмент титула после Казани, Астрахани и Сибири, ничего таким образом не разделив[1456]. Александр I, став великим князем Финляндским, поместил новые земли в титуле в блоке «великокняжеских» земель в завершение всей линии («великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский»)[1457]. Разрыв триады Казань – Астрахань – Сибирь был нелогичен и с точки зрения хронологии присоединения территорий: все три «царства» (Казань, Астрахань и Сибирь) вошли в состав страны при Иване Грозном. Все это говорит о том, что история с появлением Царства Польского в титуле русских монархов представляла собой в значительной мере экстраординарное явление – речь шла о поиске высокого статуса, сформировать который требовалось с учетом установок, которые были зачастую диаметрально противоположны друг другу.
Действительно, появление Польши в категории «царство» могло быть одновременно попыткой успокоить противников императора. Б. А. Успенский, анализировавший употребление титула «царь» в послепетровский период, отмечает несколько возможных (но зачастую не связанных друг с другом) коннотаций, появившихся в связи с его бытованием в императорский период: соотнесенность с титулом «хан», специфический восточный контекст или, напротив, апелляция к византийской и в целом к православной традиции[1458]. Рассуждая о смене титула российского монарха в связи с вхождением в состав страны польских земель, Б. А. Успенский предполагает, что соотнесенность царского и королевского титулов могла указывать на стремление подчеркнуть, что во главе Польши – православный государь[1459]. В самом деле, в титуле Польша помещалась среди завоеванных территорий, прошедших (в рамках властного нарратива) путь от язычества или мусульманства к христианству. Об этом прямо упоминали некоторые современники, в частности Н. Н. Новосильцев, считавший, что подобный жест был «уступкой русскому народному чувству», которое «видя… что в императорском титуле к существовавшим царствам: Сибирскому, Казанскому и пр. прибыло еще новое, должно было совершенно этим успокоиться и даже радоваться»[1460]. Вместе с тем тот же Новосильцев утверждал, что «титул… был предметом серьезных прений»[1461]. Это не лишено оснований: между объявлением о принятии Александром титула царя Польского 21 апреля (3 мая) 1815 г. и объявлением 6 (18) июня 1815 г. полного императорского титула, включавшего теперь Царство Польское[1462], прошло полтора месяца.
Существенно, что наименование новой территории было рассчитано исключительно на «внутреннее» использование. Польша называлась «царством» лишь в самой Российской империи, тогда как в официальном делопроизводстве Царства Польского значился титул «королевство»[1463]. Установления такого рода были сформулированы в самом начале: «королевством» Польша была названа еще в Конституционной хартии 1815 г.[1464] Равным образом присяга на верность Александру содержала указание на двойное наименование: «Я нижеимянованный обращаюсь и клянусь Всемогущим Богом перед Святым его Евангелием, что я Всепресвятлейшему и Вседержавнейшему великому Государю Императору Александру Павловичу Самодержцу Всероссийскому и Царю Польскому… хочу верным, приверженным, послушным и верноподданным пребыть, соблюдая сей обет верности, послушания и приверженности и к коренному Царства Польскаго ныне издаваемому установлению»[1465]. Как можно увидеть, в приведенной выше русской версии документа Александр I именовался «царем», а Польша – «Царством». В тексте присяги, воспроизведенном на польском, монарх именовался «королем», а территория – «королевством». Для перевода титула «Его Императорского и Царского Величества» в Польше использовалась формулировка «cesarsko-krolewskeiy»[1466].
В делопроизводстве внутренних губерний империи такой заданной двоичности почти не было: Александр I, а затем и Николай I именовались царями Польскими, а сама русская Польша – Царством Польским[1467]. Очевидно, в этом случае речь шла о достаточно четкой установке и цензурировании информации: в Российской империи термины «король» и «королевство» в отношении Польши практически не использовались.
Нельзя, однако, сказать, что самая западная территория империи не представляла, что внутри страны она оказалась соотнесена с категорией «царство». Один из мемуаристов, О. Пржецлавский (Ципринус), так описывал разговор, состоявшийся между несколькими польско-литовскими шляхтичами и графом Н. Н. Новосильцевым. Обсуждая политику конца александровского царствования, участники разговора затронули вопрос титула. По словам Пржецлавского, «Новосильцев согласился… что поляки не могли быть довольны тем, что Александр Павлович перед ними (поляками. – Прим. авт.) и Европою назывался королем, а перед русскими царем». Далее шляхтичи объяснили суть своего недовольства: «…в полном Императорском титуле „царь Польский“ стоит о бок или даже ниже царя Казанского и Астраханского. То, что их отечество (Польша. – Прим. авт.) в политической иерархии сравнено с тремя или четырьмя из 50 губерний не могло не быть чувствительным для их народной гордости»[1468]. С трактовкой О. Пржецлавского был вполне согласен Н. И. Греч, утверждавший, что «поляки негодовали на это наименование тем более, что полный титул „Царь Польский“ поставлен был подле „Сибирского“»[1469]. Иными словами, то, что при взгляде изнутри империи казалось исключительным благоволением, внутри Польши воспринималось как нечто неподобающее или даже оскорбительное, о чем Новосильцев был готов говорить вполне открыто. Обсуждая упоминание Польши в титуле российского императора, дебатировавшие с Новосильцевым поляки приводили примеры, на которые, по их мнению, Александру I следовало обратить внимание, а именно: наименование прусского и шведского монархов «королями». Николай Николаевич, проживший в Польше достаточно, чтобы понимать реакции обеих сторон, был согласен: «Да, вы правы; это еще одна из тех, любимых нашим всемилостивейшим Государем полумера. Но это имеет еще ту особенность, что
