быстрее оформить в титуле западные территории. При этом если Екатерина оставляла этим землям их права и привилегии, Александр этим не ограничивался, стремясь максимально расширить последние.
Не менее показательна и история с гербом Царства Польского на гербе Российской империи. Занимающиеся вопросами геральдики историки справедливо указывают, что включение польского герба в российский имело целью подчеркнуть государственное и территориальное единство империи[1479]. Вопрос, однако, не ограничился политической декларацией общего порядка, ведь Царство Польское занимало особое место в иерархии земель на государственном гербе империи. Это не изменило даже восстание 1830–1831 гг. В 1832 г. щит с польским гербом был размещен на одном из крыльев двуглавого орла вместе с гербами Херсонеса Таврического и Финляндии[1480], при этом ему было отведено почетное (верхнее) место среди территориальных гербов. Для сравнения скажем, что логика простраивания территориальных иерархий подобного рода оставляла все меньше и меньше возможностей для исторических земель страны. Так, в изображениях первой половины – середины XIX в. (Большой, Средний и Малый государственные гербы Российской империи) Киев, Владимир и Новгород получили объединенный герб, то есть не были больше представлены индивидуализированно.
Александр был готов признать политическую субъектность Царства Польского и декларировать ее в любой форме и на любом уровне. Он создал новую традицию, которая продемонстрировала устойчивость безотносительно к изменениям политической реальности, возникавшим на западных границах империи. Обозначенная на его надгробии формула «Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский и Великий князь Финляндский»[1481] перекочевала в манифест о вступлении на престол Николая I[1482], а затем в присягу наследника Александра Николаевича[1483]. Неудивительно, что, став императором, Александр II воспроизвел этот риторический конструкт. В Манифесте «О Священном Короновании…» от 17 апреля 1856 г. отмечалось, что монарх вступает на «Прародительский Всероссийский Престол и нераздельные с ним Престолы Царства Польского и Великого княжества Финляндского»[1484]. В это же время на надгробии его отца, Николая I, появилась надпись, идентичная той, которую сам Николай некогда одобрил для надписи на могиле брата, – «…Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский и Великий князь Финляндский».
Глава 9
Забыть смутное время
Пространство николаевской коронации и память о русско-польской войне начала XVII в
9.1. Варшавская ось триумфа над Москвой
Провозглашая в 1818 г. на сейме, что «забвение прошедшего могло произвести… возрождение» Польши[1485], император Александр I говорил об одном из важнейших принципов своей политики в регионе и одновременно имел в виду конкретное историческое событие – участие поляков в войне против России в 1812 г. Однако выбранная им стратегия памяти затронула не только события начала XIX столетия. Подданные Александра, проживавшие к востоку от границы с Царством Польским, впрочем, далеко не сразу обнаружили (если обнаружили вообще), что предложенное в Польше прочтение 1812 г. предопределило и прочтение значительно более раннего столкновения России и Польши. Речь идет о событиях Смутного времени.
Середина 1810‐х – 1820‐е гг. ознаменовались в России повышенным интересом к истории начала XVII в. – времени затяжного политического кризиса, который спровоцировал мощную польскую и шведскую интервенцию, ответом на которую стала широкая социальная консолидация, выразившаяся в формировании народного ополчения, изгнании интервентов и появлении на российском престоле новой правящей династии Романовых. Пристальное внимание к событиям двухсотлетней давности со стороны общества было прямо связано с недавними победами над наполеоновской армией. Пара образов 1812/1612 закреплялась в общественном сознании совпадением сроков битвы за Москву в XVII и XIX вв., а также практически одновременным открытием в Москве памятников К. Минину и Д. Пожарскому и закладкой храма Христа Спасителя[1486].
Взлет интереса к событиям Смуты, о котором речь пойдет ниже, оказался для императора Александра I еще одним фактором, который мог затруднить реализуемую в Польше стратегию. Новая мемориальная волна в империи не соотносилась с идеологемой польской исключительности и русской вторичности. Это означало, что условный 1612 г. должен был – в полном соответствии с «парным» ему 1812 г. – обрести «герметичную» мемориальную версию, созданную специально для Российской империи, но не валидную в Царстве Польском. Последнее получало право поддерживать свою – альтернативную, а по сути, враждебную принятой в империи – версию событий начала XVII в.
Существенно, что рассмотрение именно этого аспекта позволяет увидеть, что позиция, которую культивировал Александр I, а затем и Николай I, не была единственно возможной. Ведь отношение Романовых к польскому проекту памяти о событиях начала XVII в. далеко не всегда строилось на стремлении «предать забвению».
Символическая ось триумфа Польши над Московским царством, «вшитая» в пространство польской столицы, сложилась задолго до появления в Варшаве Александра I или Николая I. Она сформировалась еще в первой половине XVII столетия и была выстроена вокруг двух исторических персонажей-антагонистов, из которых один – польский король Сигизмунд III – выступал в роли героя и триумфатора, а второй – московский царь Василий Шуйский – в роли поверженного и униженного врага, жизненный крах которого с особой яркостью высвечивал победу противника.
Польский король Сигизмунд III был одним из главных действующих лиц русско-польского политического и военного конфликта периода Смутного времени. Именно он поддерживал проект политического захвата власти в России, связанный с появлением таких фигур, как Лжедмитрий и Марина Мнишек, а затем перешел к военным действиям, результатом которых стали захват Москвы войсками Речи Посполитой (1610 г.) и избрание на московский престол сына Сигизмунда III Владислава. Историки указывают, что Сигизмунд III сам рассчитывал занять московский трон и активно позиционировал свои права на власть в России[1487]. Для этого он использовал символический потенциал одного из самых унизительных для России исторических событий того периода – варшавской присяги захваченного в плен московского царя Василия Шуйского.
Василий Шуйский, представитель первой правящей династии Рюриковичей, был провозглашен царем в 1606 г., заняв престол сразу после убийства Лжедмитрия. Поцеловав «крест всей земле» в Успенском соборе, Шуйский оставался в Кремле несколько лет, легитимизируя свою власть апелляцией к идее наследственности – воцарения на «отчине прародителей»[1488]. Он был свергнут четыре года спустя и пострижен в монахи, а в 1610 г. выдан польскому гетману Станиславу Жолкевскому[1489]. Последний вывез Василия Шуйского и его братьев Дмитрия и Ивана под Смоленск, который осаждали в тот момент польские войска. Здесь свергнутый московский царь был показан польскому королю Сигизмунду III, которому он, по сообщению ряда источников, отказался поклониться[1490]. После двух недель пребывания в польском лагере под Смоленском братьев Шуйских отправили в Польшу.
19 (29) октября 1611 г. в королевском замке Варшавы свергнутый московский царь Василий Шуйский принес присягу своему противнику – польскому королю Сигизмунду III. Процедура была прописана с особой тщательностью, а действо было исключительно пышным. Церемония стоила польской казне
