я отказывался от их угощений и говорил, что как профессиональный алкоголик пью только за деньги.
— Я не азартен, но вам я не верю.
— Ну вот, заметьте — вы сами меня провоцируете. Я не могу вас переубедить, но могу предложить убедиться. Никаких условий не ставлю. Ну разве что проигравший закажет бутылочку «Айгешат», чтобы выпить за знакомство — здесь она стоит всего трешку.
— Хорошо, но на моих условиях.
— Вы пишете на салфетке любую фразу, скажем, из 4–5 слов и прячете в карман. А я попробую ее «прочитать». Результат сверим.
— Согласен, но писать я буду не здесь, а за пределами зала.
— Да хоть на крыше.
Я заперся в туалетной кабинке и нацарапал на салфетке: «Марципан выглядит аппетитней ватрушки». Заныкал записку в бумажник и вернулся в зал. Тарасов попросил меня произнести фразу про себя, затем взял меня за руку и какое-то время держал, словно проверял пульс. Результат ошарашил. Нервы отпустило. Впервые за минувшие сутки. Я заказал вино и мы перешли на ты.
— Ты, должно быть, очень одинокий человек. — Посочувствовал я Тарасову.
— Да, но лучше быть одиноким по причине исключительных способностей, чем из-за глупости.
— Ты уверен, что тебя не натравили на меня злые дяди, от которых я вынужден скрывать свои мысли?
— Если мы подружимся, тебе от меня больше пользы будет, чем вреда.
— Вот за это мы и выпьем.
Так была разрушена последняя иллюзия. Отныне и мои мысли не принадлежат мне одному. Карету мне, карету…
ЛЮБОВЬ ПО ПЕРЕПИСКЕ
Коль скоро и меня вставили в эту пьесу, в этот детективный роман без начала и конца, то дайте и мне сыграть мою роль. Я хочу быть не просто «лицом еврейской национальности», но и лицом действующим. В тот же день я извлек из железной коробки с хламом серебряный рубль образца 1921 года с изображением жилистого человека с кувалдой и отнес знакомому умельцу, который вернул мне монету в виде магендавида. Лучшего применения ей все равно не найти. Выклянчил у сестры серебряную цепочку. Процесс самоидентификации завершился — я «сионист».
Джентльмены решили доказать, что «времена нынче другие». Сажать не стали, но вызвали отца — «плохо смотрите за сыном, даже не знаете, с кем он проводит досуг. Займитесь». (Отец и год моего рождения-то не помнил. Куда уж ему до моих «политуголовников»!). Спасибо, что не предложили за мной следить и докладывать. Павлик Морозов — чисто русский феномен. Задолго до этого выродка полицейский надзор за Пушкиным поручался родному отцу. Дельвига угробила собственная жена. Правда, испанец Меркадер тоже был завербован собственной матерью, но опять же по заданию НКВД. И лежит теперь на Кунцевском кладбище под погонялом Рамон Иванович Лопес. (В 1975 году КГБ попытается с помощью отца «вербануть» и меня. Его даже командируют для этого за границу). Кардинал Ришелье у Дюма тоже привлекает галантерейщика Бонасье для слежки за женой. Но это — беллетристика.
Залежи самоцветов, еще одна грань «загадочной русской души» — стучать ради любви. Когда-то она даже привлекла музу Андрея Вознесенского:
Уходят парни от невест.
Невесть зачем, из отчих мест
три парня подались на Запад.
Их кто-то выдает. Их цапают.
……………………………………
«Четыре тыщи солнц скатилось,
как ты там мучаешься, милый,
живой ли ты и невредимый?
предела нету для любимой —
ополоумевши любя,
я, Рута, выдала тебя —
из тюрьм приходят иногда,
из заграницы — никогда…».
А еще можно стучать из сострадания. Узник Института Сербского Владимир Буковский вспоминал: «Работали у нас санитарками бабки, почти все верующие, с крестиками тайком за пазухой. Жалели нас эти бабки, особенно тех, кого из лагеря привезли или из тюрьмы, тощих, заморенных. Тайком приносили поесть. То яблочко незаметно под подушку подсунут, то конфет дешевых, то помидор… И вот эти-то бабки стучали на нас немилосердно. Каждую мелочь, каждое слово наше замечали и доносили сестрам, а те записывали в журнал… А спросишь их бывало: «Что ж вы так? Вы ведь верующие!» — «Как же, — говорят, — работа у нас такая». Вот, оказывается, что скрывалось за лукавым прищуром ценителя «Аппассионаты» Владимира Ленина. «Сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-гм, — должность адски трудная!». В идеале мы против, но должность велит. Санитарки в психушке стучали ведь не по велению сердца. И яблочко под подушкой, небось, от того же сердца отрывали и от деток малых.
Советский человек — это единственная реализованная мечта Ленина. Он создан. Вот он перед вами — Франкенштейн ХХ века. Его лицо не обезображено шрамами. Он относительно здоров, весел, добр. Он с готовностью стрельнет вам трешку до получки, будет до слез смеяться над простофилей Василием Ивановичем, до ночи подпевать Высоцкому, ругать партию и правительство. Ему и в голову не придет повторять всерьез марксистские догмы. Он в них никогда не верил и не верит. Его не оторвешь от КВНа. Но если должность велит… Органы — вместилище «загадочной души». Или наоборот: душа — вместилище органов? Совсем меня запутали.
Отец сделал оргвыводы и… позвонил маме, чтобы выразить свое возмущение. Мама с перепугу (я же говорил!) взломала мои ящики в книжном шкафу и произвела выемку хранившихся там документов и рукописей. Все «некошерное» я давно сам перепрятал, поэтому пострадали, главным образом, мои стихи. Она без разбору сграбастала все, что нашла, разорвала в клочья и — в унитаз. Не знаю, какие чувства испытал Андрей Платонов, когда в эвакуации у него украли чемодан с рукописями. Но я, обнаружив взлом, смирился. Увидел в происшедшем перст Божий. Мог бы и сам это сделать, не трепать нервы матери. Или торжественно похоронить под акацией, запеленав в саван из клеенки, как это сделал Борис Лавренев после того, как отец разнес его первую поэму. Я даже испытал облегчение — теперь не придется краснеть за эти шедевры. Абсурд какой-то — прятать от людских глаз чужие стихи и подставлять под удар свои. Нет, лучше вообще отказаться от сочинительства, чем так к нему относиться. И я отказался. Надолго. Исключение было сделано для дружеских эпиграмм.
* * *
Еще в прошлый приезд во Львов я приобрел полезные контакты с людьми, регулярно посещавшими Польшу. Я говорил с ними без обиняков — мне надо любой ценой уехать из страны. Если мне
