заведомо ложных показаний. А ваша дальнейшая судьба зависит от вашего гражданского поведения. Ваша дружба с людьми, вовлеченными в серьезные преступления, бросает тень и на вас. Вы ведь, кажется, на втором курсе учитесь? Если вы не будете искренни, вас могут и отчислить.
— А что, есть статья «за неискренность»? — я продолжал тянуть время, чтобы взять дыхание и правильный тон. — Вы, конечно, можете лишить человека свободы «за неискренность», но лишить меня права на образование… Какой вам от этого прок? Ради этого права еврея можно затащить в любую революцию.
— Мы пригласили вас для того, чтобы обсуждать не ваши права, а ваши обязанности. Ваша обязанность — дать правдивые показания по делу о преступной сионистской деятельности ваших друзей.
— Мне ничего не известно о такой деятельности моих друзей.
Три пары глаз буравят меня не отрываясь.
— Послушайте, Леонид, вам пока ничего не угрожает. И вы не единственный, кого этот человек пытался втянуть в сионистскую организацию. Мы беседуем с каждым из них. Но никто не ведет себя так глупо, как вы. Скажу больше, хотя я не должен вам этого говорить: Дольник во всем сознался, и его процесс будет показательным. Следствие в ваших показаниях не нуждается — улик хватает и без них. А вот ваша судьба от этих показаний зависит напрямую. Пока вы интересуете нас как свидетель. А что будет дальше, зависит от вас. Об аресте вопрос не стоит. Сейчас не те времена. Наша задача не репрессировать, а воспитывать.
— Вот здесь Дольник показывает, что подарил вам изготовленную им карту Израиля. Зачем она вам? О загранице, значит, мечтаете?
(А кто не мечтает? Можно подумать, что вы не мечтаете).
— Карту любой страны можно приобрести в книжном магазине в виде набора или атласа. Ваш Дольник меня с кем-то спутал.
— Он же показал, что свел вас с Эзрой Моргулисом, который дал вам машинописную копию «Экзодуса». К запрещенным книжкам тянетесь?
(Было, было. А кто не тянется? Не запрещайте — будем только дозволенные читать).
Постепенно страх смешался со скукой, и я потерял интерес к происходящему.
Мне в голову не приходило, что протоколы допроса надо прочитать, прежде, чем подписывать.
Сталин на каком-то совещании стахановцев сказал: «Людей надо заботливо и внимательно выращивать, как садовник выращивает облюбованное плодовое дерево». С тех пор партия создала целую армию садоводов, вооружила их всем необходимым — лопатами, заступами, граблями, пестицидами, карабинами (для защиты от вредителей) и передовой методологией. И о главном не забыла — чтобы вырастить, надобно посадить. Но вот ушел Генеральный Садовод в мир иной, его место заняли другие мичуринцы. Они говорят: «Теперь настали другие времена, при нас можете не расти, только не мешайте расти другим. А вам мы будем прививать наши мысли. Если не будете ставить нам палки в колеса, то… и на Марсе будут яблони цвести.
КОГДА У СТЕН БЫЛИ УШИ
Когда народ, по слухам, богоносец
перекуют в народ-орденоносец,
он первым делом настрочит доносец,
а значит, не безмолвствует народ!
А. Эппель
Я возненавидел сидевших передо мной золотопогонников, но при этом сгорал от любопытства — что именно им обо мне известно. Только так я могу вычислить источник их информации. Позднее я понял, что источников было несколько. Вычислить удалось только одного пакостника: я вспомнил, кто из «друзей» затеял разговор о перелете границы. Не стану (из брезгливости) называть его имя, замечу только, что этот человек знал толк в поэзии. Поэтому не удивлюсь, если стучал в рифму.
Всяк тем живёт, что рок ему принёс:
Один кропает стих, другой — донос.
А если два таланта есть в руках,
То можно накропать донос в стихах.
(С.-Е. Лец)
Институт стукачества в русской истории (как поэзия в литературе) занимает почетное место. Доносительство — страсть. Страстность тяготеет к стиховой организации. Когда человеку не хватает слов, чтобы передать страсть, он призывает на помощь рифму. Но мало кто слышал о таком чисто русском феномене, как доносы в стихах. При всем своем несовершенстве, стихотворная речь этого типа способна передать «душевную интонацию», которую не втиснуть в рамки бытовой речи или даже литературно выдержанной прозы. Сохранилась, в частности, рифмованная кляуза архиепископа Феодосия Петру Первому, писаная 27 октября 1704 года:
«Христоподражательный царю
Известно тебе творю.
Новагорода Хутыня Монастыря бывший келарь Венедикт Баранов
Жил в том монастыре годы.
И не радея о обители, собрал себе великие доходы…
…Архиерей наш, узнав о твоем повелении,
Мне взять его возбраняет
И меня убогого проклинает… По сем как изволишь?»
Вот уж было, чем царю потешиться. А вот еще один образчик изящной словесности, принадлежащий перу Сильвестра Холмского, настучавшего монарху на архиерея Феодосия Яновского:
«…Велел послушнику своему Тарасу с колокольни старинные колокола продать, чтоб не мешали ему во всю ночь в шахматы играть».
Зря не дали расплеснуться этому энергичному течению поэтической мысли! А ведь можно было и царским указом ударить, подхватив, к примеру, творческий почин сподвижника того же Петра — Головина. Выйдя на покой, вельможа поселился в своем имении и издал распоряжение всем сторожам, старосте и прочим ответственным лицам в деревне доклады и рапорты готовить исключительно рифмованной речью. Один из рапортов старосты заканчивался так:
Хрестьяне ваши господские богатеют,
Скотина их здоровеет,
Четвероногие животные пасутся,
Домашние птицы несутся,
На земле трясения не слыхали
И небесного явления не видали.
Что и говорить, жаль… Конечно, в силу ограниченного внутриведомственного круга читателей, премии особо отличившимся на литературно-охранном поприще присуждать пришлось бы, увы, под погонялом, и родина никогда не узнала бы подлинных имен своих скромных героев, но, что поделаешь, и профессия, и жанр диктуют свои законы.
В наше время техника сбора персональной информации оттачивалась с каждым днем. После войны, например, отладили и запустили механизм отслеживания реплик в столичных очередях. Этот эхолот служил эффективным каналом информации, наряду с доносами и перлюстрацией писем. В функции Наркомата торговли входила подготовка отчетов в ЦК, которые составлялись на базе крамольных реплик, собранных… продавцами.
Разоблачать провокаторов было трудно, но очень хотелось. К издержкам аналитических упражнений в этой неблагодарной области относилась опасность заражения параноидальной подозрительностью. Ее жертвами могли стать люди, несдержанные на язык или просто доверчивые. Помню, как напрягла меня негодующая прямолинейность сокурсника
