с классического отделения Левы Финкельберга, который на весь «психодром» в полный голос нес большевиков (до сих пор стыжусь смотреть в глаза Льву, профессору Тель-Авивского университета).
— Да не озирайся ты — на всех стукачей не напасешься. — Успокоил он меня.
— Ты так эмоционален. Можно подумать, что у тебя накопилось много личного.
— И личного, и общего. Я ненавижу их за все — от коллективизации до паспортизации, и за то, что они вообще на свет появились. Пролетарии всех стран über alles! Это же прямая угроза.
Про паспортизацию, как выяснилось поздней, именно из личного опыта. В 16 лет он пришел в милицию, где доброжелательная паспортистка, изучив анкету, посоветовала:
— А почему бы вам не перейти на фамилию мамы — Климов? Жить будет легче. Может, с родителями посоветуетесь?
Лева отверг непрошенный совет и настоял на своем выборе.
Но я продолжал осторожничать:
— От эмоций надо избавляться любой ценой, как от чумы или венерического заболевания. Помни девиз чекистов — «холодная голова и горячее сердце».
— Ага, ты еще про «чистые руки» вспомни. Ну вот ты и избавляйся, а мы с Ритой рано или поздно уедем в Израиль.
О стукачах больше других судачили сами стукачи, дабы отвести от себя подозрение, и те, кого душил непомерный страх перед ними. Наиболее уязвимые граждане предпочитали превентивные меры. Мнительная Мариэтта Шагинян практиковала свой метод отпугивания стукачей. При любом приближении к ней малознакомого человека поднимала крик:
— Меня принимают в ЦК. Я не позволю, чтобы за мной гонялись шпики!..
Мне такое не дано. В ЦК меня УЖЕ не принимали (но ЕЩЕ примут. Терпение, терпение). Разгулу диссидентской вольницы сопутствовала пандемия шпиономании. Сколько народу было ужалено авторитетным шепотком сограждан, боявшихся собственной тени. Даже неподцензурная эмигрантская публицистика кишит «разоблачениями» и контрдоносами. Особая заслуга в этом состязании принадлежит, увы, бывшим жертвам доноса и их родственникам. Глубоко инфицированы этой бациллой не только «досиденты», но и «отсиденты». По убеждению Владимира Буковского и некоторых из его товарищей по судьбе, любой несидевший заслуживает презрения как потенциальный осведомитель или свидетель обвинения. «…Встретив человека в первый раз, неизбежно смотришь на него как на будущего свидетеля по твоему делу. Неизбежно прикидываешь: на каком допросе он расколется — на первом или на втором?» (В. Буковский. «И возвращается ветер…»). Конечно, этих людей можно понять, но от этого мир не становится добрей.
Сколько раз мне придется отныне в недоумении, с чувством незаслуженно нанесенной обиды отшатываться от людей, чья подозрительность и жесткость в общении — лишь тяжелое наследие лефортовско-владимирских университетов. Их способ коммуникации с миром непостижим, или, по крайней мере, нуждается в раскодировании. Их скупость на улыбку или шутку, на простейшее выражение мыслей и чувств, частично объясняет другое признание Буковского: «Все человечество делится на две части: на людей, с которыми ты мог бы сидеть в одной камере, и на людей, с которыми не мог».
«ЭТО БЫЛА Я»
Когда-то было много добрых людей.
Н. Мандельштам
По Москве уже поползли слухи о разоблачении «израильской шпионской сети», об обысках и арестах. Почему-то я больше всего боялся, чтобы о моих делах не узнала мама. Человек эмоциональный, может и навредить ненароком.
Но они все не шли. Я даже забеспокоился. На всякий случай, решил понадежней захоронить самиздат. Но к кому обратишься за помощью? Как можно заставлять других разделить твой страх, твой риск. Для начала собрал самое крамольное, запеленал в полиэтилен и ночью затолкал в бетонную трубу на ближайшей замороженной стройке, привалил кирпичами, присыпал снежком — не придут же они с овчарками. Думая о перезахоронении «крамолы», перебрал в уме всех знакомых и родственников. Выбор остановил на Ленке Шавыкиной. Сидя в «тамбуре» за чаем, я рассказал женщинам о наболевшем. Первой отреагировала Елена Петровна:
— Леня, если вам необходимо что-то удалить из квартиры и сохранить, приносите к нам. Сюда уже не придут.
Остальные поддержали Лелю без рассуждений.
Несколько лет жалкие израильские брошюрки, еврейские календари, учебники иврита, полуслепые копии «Доктора Живаго» и прочего самиздата пролежали в этом самом тамбуре в кованом сундуке, покрытом битой молью ковровой попоной. Добравшись до «другого берега», я вспоминал об этой замечательной семье каждый день. Но дружба с Леной будет разрушена, она откажется от контакта с заграницей, озлобится. Наша встреча случится в 1990 году по моей инициативе. Ленка познакомит меня с мужем-физиком Сашей Лидванским и детьми Олей и Митей. Елена Петровна, больная, ослепшая, отлеживалась в своей каморке. Когда я зашел ее поприветствовать, она схватила меня за руку и прошептала:
— Леня, как хорошо, что вы приехали. Знайте, если в этом доме кто-то и ждал вас все эти годы, так это была я.
ВЫЕМКА МЫСЛЕЙ
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои.
Ф. Тютчев
Антисионистский психоз набирал обороты. Я чувствовал себя княжной Таракановой, беспомощно наблюдающей, как грязные потоки и очумевшие крысы подбираются к моим ногам.
Отныне мои мысли я должен прятать так, чтобы и до них никто не мог добраться. Но и это открытие показало мне язык. Это произошло самым паранормальным, чтобы не сказать мистическим образом на второй день после допроса. Не одолев меня силой устаревающих методов, ЛИПы, а может, какие-то инопланетяне решили опробовать на мне «пси-технологии». Я сидел в кафе «Арарат» на Неглинной и возил ложкой по кофейной гуще в то время, как бездомные мысли путались, натыкаясь друг на друга в лабиринтах мозговых извилин. Это бесполезное занятие прервал молодой человек, спросивший разрешения подсесть к моему столу. Парень как парень. Парубок с рабочей окраины. Без видимых комплексов — сразу представился. Фамилия простая, соответствует внешности — Тарасов. Он терзался скукой и потому был словоохотлив. Даже, пожалуй, болтлив. Знакомясь из вежливости, я поинтересовался, каким ремеслом он на хлеб зарабатывает.
— Чтением чужих мыслей. — Не мудрствуя лукаво, ответил он.
— За этим вы подсели за мой столик? Здесь не обломится — во-первых, я беден, во-вторых, подозрителен. Вам со мной будет неинтересно.
— Что вы, я же не шарлатан какой-нибудь. К тому же иногда я делаю это и для собственного удовольствия. Или на спор с символической ставкой, потому что не могу проиграть, но люди азартны, все видят во мне шарлатана, сами норовят меня разоблачить. А я как профессионал считаю аморальным наживаться на людских слабостях и некомпетентности. Я участвую в научных экспериментах, и мне за них неплохо платят.
Я вспомнил глупые улыбки знакомых, когда
