Наступила тишина. В течение нескольких минут Коби тяжело молчал, тяжело думал и живо представлял себе, что было бы, если бы вовремя не подоспели поселенцы. Впечатлило.
– Где они сейчас, эти арабы? – спросил он.
– Частью драпанули, частью отправились в турне на «амбулансах», а частью – посещают девственниц за облаками. Коби украдкой взглянул на пейсы Эвана и ухмыльнулся, подумав, что тот явно уже не ребенком пришел к Торе.
– А среди наших есть убитые?
– Есть, – ответил Эван.
– Парень, охранявший ворота...
У Коби голова пошла кругом – кто-то из его ребят убит, а он даже не знает, кто! Вот сейчас чуть-чуть оклемается и – к делам! И все увидят прежнего Коби.
– А среди вас? – хрипло спросил Коби.
– Среди поселенцев?
Вот сейчас он скажет: «А поселенцев половину положили в долине Тирца», и получится – все, что говорил Камаль – правда, и про отца – тоже.
– Среди поселенцев один убитый, человек двадцать – раненые, в основном легко. Их тоже увезли в «амбулансах».
Коби вздохнул с облегчением. Эван приписал это сочувствию к поселенцам и взглянул на офицера с симпатией. Коби почувствовал некоторую неловкость и решил продемонстрировать интерес.
– Скажи, – произнес он, улыбнувшись. – А почему вы со своим другом, которого потом убили, отстали от отряда?
Эван колебался не больше секунды. Теперь уже правда была не опасна.
– По дороге в долину Тирцы мы... то есть не мы, а рав Фельдман... в общем, поймали арабского лазутчика, – сказал он. – Выяснилось, что там нас ожидает засада. Тогда ребята свернули круто на восток и пошли по хребтам, а мы с Натаном – да отмстит Вс-вышний его кровь! – атаковали арабов в долине Тирцы, чтобы создать иллюзию…
– Понятно, – сказал Коби. Значит, все, что они сказали – правда. И про отца – тоже. Мир рухнул.
* * *
Солдаты понемногу приходили в чувство. Лежащих на траве и на кроватях уже оставалось мало. Большинство бродило по территории, довольно бесцельно. Группками обступали своих бородатых спасителей. Голоса звучали все громче. То тут, то там слышался смех. Кто-то уже курил. Как ни странно, рав Фельдман не скомандовал своей пастве идти и немедленно захватывать позиции там, где прежде зеленели улицы их поселения, а решил, что чем больше они сейчас будут общаться с парашютистами, тем психологически сложнее будет потом этим парашютистам выполнять приказ о депортации.
Более того, если вдруг пришлют какие-то другие части, то лучше уж пусть поселенцы остаются на территории базы. Понятно, что парашютисты не дадут в обиду своих спасителей и понятно, что тем, кто отдает приказы, это тоже понятно, то есть пока они на базе, никого сюда не пришлют.
– Мы победили, – закуривая, произнес вслух рав Фельдман, как в тот день, когда освобождал Шхем.
– Разве? – усомнился подошедший к нему Иегуда. – А мне показалось, мы подарили победу тем, кто сейчас встанет у нас на пути, чтобы не пустить нас домой.
Рав Фельдман с изумлением посмотрел на него:
– Ты хочешь сказать, что мы напрасно спасли жизнь нашим братьям?
Иегуда пожал плечами.
– Ничего я не хочу сказать. Поступили мы правильно. Хотя бы исходя из того, что поступи мы по-другому, в глазах всего Израиля мы выглядели бы чудовищами.
– Честно говоря, я об этом не думал, – растерянно произнес рав Фельдман. – Мне просто не пришло в голову поступить по-другому.
– Беда в том, – продолжал Иегуда, – что свою-то битву мы как раз проиграли. Сейчас пообнимаемся-пообнимаемся со спасенными и по гостиницам разъедемся.
– Плохо же ты знаешь ЦАХАЛ, – произнес рав Фельдман, но ничего не успел объяснить, потому что к ним подошел Гассан.
На время сражения к нему был приставлен Менахем Гамарник. Этим достигалась двойная цель – во-первых, осуществлялся контроль за непредсказуемым Гассаном, во-вторых, оказывался при деле непредсказуемый Менахем. Шансы, что либо тот, либо другой отколют что-нибудь этакое в разгар сражения, резко понижались. Сейчас, подойдя, Гассан окинул их потухшим взором и мрачно заметил:
– А все-таки я был прав. Мои братья погибли из-за меня!
Раввин не нашелся, что ответить. Погибли. А так бы погибли его собственные братья. У каждого – свои братья. Так и пошел Гассан прочь, не получив ответа от рава Хаима. Сел на камень, достал возвращенный ему мобильный телефон и начал мрачно открывать и закрывать его.
За этим занятием и застал его Эван, бегающий по лесу в поисках рава Хаима. Подскочил, порывисто обнял и горячо зашептал:
– Гассан! Гассан! Ты знаешь, я чуть не погиб, спасая тебе жизнь!
* * *
На дорожке, ведущей к солдатским блиндажам, возникла знакомая широкоплечая мелкоголовая фигура. Сержант Шмуэль Барак приближался, пошатываясь. Его фигура росла, росла, пока не заслонила собой сосны, кусты и пригорки, все яснее проступающие в зыбком свечении рассвета.
– Капитан, – сказал сержант, окинув мутным взглядом командира, сидящего на постеленном на траву одеяле – вот!
И он протянул Коби какой-то маленький неясного еще цвета предмет. Это был мобильный телефон. «Нокия». Коби взял аппарат и посмотрел в лицо своему любимцу. Лицо было красным, даже с каким-то синим отливом. Под глазами отвисали черные мешки. Видно было, что, хотя Шмуэль, как дисциплинированный боец, уже приступил к своим обязанностям, ему бы еще лежать и лежать.
– Откуда это? – спросил туго соображающий из-за неожиданно заострившейся головной боли Коби.
– Только что один рядовой передал, – мрачно объявил Шмуэль. – Просил не называть имени. Вчера вечером ему срочно нужно было позвонить – он влетел в палатку и схватил первый попавшийся... лежал у рядового Левитаса на тумбочке. А потом машинально сунул в карман.
– Так и вернул бы его Левитасу, – еще не понимая, пробормотал Коби.
Сержант молчал. «Парень, охранявший ворота» – зазвучало в мозгу.
– Шауль?! – буквально вскрикнул Коби. Сержант кивнул.
– Но у него же невеста, – прошептал Коби. – Не помню, как зовут...
Сержант пожал плечами. Коби повертел мобильник в руках и нажал на кнопку включения. Телефон запел и засветился. И тотчас же в самарийском сосновом лесу зазвенела сороковая симфония Моцарта. Коби поднес телефон к уху. Не дожидаясь «алло» в трубке заплескался девичий голосок:
– Алло, Шауль?! Это Сегаль! Я так за тебя волнуюсь! Мне привиделось что-то страшное! Как ты там? Ты жив? Почему ты молчишь?!
Глава седьмая
Музыка для птиц
– ...Короче, Диаб, после поражения в Канфей-Шомроне, наш последний шанс – это плато Иблиса! Тех, кто засел там, надо ликвидировать. Вся Палестина придет в восторг, узнав, что «Мученики» уничтожили полроты евреев. Это же побольше будет, чем в Дженине три года назад!{В 2002 году в Дженине после кровопролитного боя была уничтожена группировка, совершавшая особо жестокие терракты против мирных жителей Израиля. Израильская левая и международная демократическая пресса восхищались героизмом террористов и окрестили Дженин «палестинским Сталинградом».} Пусть захватить базу нам не удалось, но, по крайней мере, лицо свое мы спасем!
«Свое» – это значит твое лицо, – подумал Диаб. – И ради этого я должен буду положить пару десятков ребят!»
Словно угадав его мысли, Мазуз произнес тоном утешителя:
– Много наших там не поляжет – большинство израильтян подорвется на минах, а тех, кто прорвется, вы расстреляете у Разрушенного дома.
«Не хочу я никого расстреливать, – вдруг подумал Диаб, – и чтобы наши погибали, тоже не хочу. Ни чтобы много погибало, ни чтобы мало».
Мазуз уже отъединился, а он все стоял в нерешительности возле кипариса, посаженного, должно быть, лет шестьдесят назад хозяином этого дома. От дома, впрочем, остались лишь полуметровые стены из тесаных камней. Диаб задумался. Ну что он может сделать? Ослушаться приказа? Уйти в бега? Да, конечно, сейчас Шихаби – генерал без армии. И все же он еще генерал. Если его сейчас не сожрут, он вновь наберется силы и тогда, в будущем, все припомнит. И не поздоровится тому, кто сегодня неосторожно разожжет в нем гнев!
Косматый Диаб понурил голову, и руки его, руки джинна, еще больше провисли. Взгляд его, полный безнадеги, уткнулся в присыпанную хвоей каменистую тропку, где банда маленьких муравьев тащила в свое гестапо красивую гусеницу – желтую с иссиня-черными полосками. Диаб присмотрелся. Личинка махаона Papilio siriacus – светлой красивой бабочки с цепочкой синих пятен на нижних крыльях, которая, точно большой цветок, будет радовать мир. Не будет. Станет запасом провизии в муравьиных кладовых. А в мире одним летающим цветком станет меньше. О, странен и страшен мир, созданный Аллахом! Гусеница извивалась, пыталась вырваться, но муравьев было много, они были деловиты и беспощадны, и процессия неумолимо двигалась в сторону скрывающегося где-то за пригорком муравейника. Диаб схватил полупрозрачную пластину сосновой коры, поддел несчастное существо и поднял его в воздух, сдувая с него муравьев. Гусеница прижалась к щепочке, не веря своему счастью и не зная, чего ожидать от судьбы. Диаб медленно развернулся на месте и осторожно, чтобы не уронить спасенный им кусочек жизни, пошел по земле, покрытой хвоей, туда, где на пригорке зеленел хохолок сочной январской травы. Там он аккуратно положил пластинку на зеленую лапшу папоротника и, присев на корточки, стал смотреть, что будет дальше. Гусеница, свернувшаяся было кольцом, потихоньку разогнулась, выпрямилась и поползла в свою будущую куколочную, а затем и бабочковую жизнь. Диаб тоже разогнулся, застыл на мгновение, затем резко развернулся и зашагал вдоль стен развалившегося дома туда, где его команда из тридцати трех боевиков, уже расчехлив автоматы, надев черные маски, натянув на головы зеленые повязки с белыми змеящимися изречениями из Корана, умудрялась при этом отдыхать и даже кемарить, закутавшись в теплые куртки на ватине – гуманитарная помощь либеральных еврейских организаций.
