Проштрафившемуся офицеру любезно напомнили, что приказ о недопущении поселенцев на территорию Канфей-Шомрона никто не отменял, и тот факт, что поселенцы вперемешку с солдатами сидят на военной базе, вызывает некоторое удивление. Впрочем, памятуя об обстоятельствах, при которых они здесь появились, командование воздерживается от порицания в адрес капитана Кацира, но надеется, что в ближайшее же время нарушители будут удалены из закрытой военной зоны и на специально приготовленных автобусах, которые, как в штабе надеются, во время арабской провокации не пострадали, будут депортированы в Иерусалим.
– Но они же спасли нам жизнь! – воскликнул Коби.
– Ну и что? – удивилась трубка, и разговор был закончен.
* * *
Двухсполовинойметровая стена из серых плит уже замаячила за соснами, взбежавшими на пригорок. Шоссе здесь делало петлю, чтобы затем ворваться прямо в бетонные ворота военной базы. Солнце было надето на самую высокую из сосен, как свежий сочный кусок мяса – на шампур.
– Вы хотите меня отвести на военную базу? – хмуро спросил Рона Кахалани шагавший впереди отряда Исса Диаб. – Как захваченного террориста?
– А куда тебе возвращаться? – спросил Рон. – В Эль-Фандакумие? Тебя же твое собственное начальство к стенке поставит и за невыполнение приказа и за прочие художества!
– С начальством своим я как-нибудь сам разберусь, – одними губами произнес Диаб. – А под замок не хочу! Тем более не хочу, чтобы меня под замок сажали те, кому я только что жизнь спас.
– Не хочешь – как хочешь! – пожал плечами Кахалани даже с некоторой обидой. – Ты нас проводил, все честно, теперь иди на все четыре стороны. Эй! – он обернулся. – Пропустите его, ребята!
Диаб резко развернулся и зашагал обочиной, не глядя в лица идущим навстречу солдатам.
– Стой! – крикнул ему вслед Кахалани. Диаб, уже было поравнявшийся с замыкающим, застыл на месте, не оборачиваясь. Кахалани быстро пошел вслед за ним. В отличие от бесшумных вкрадчивых шагов самого Диаба, тяжелые шаги сержанта гулко отдавались в горном воздухе.
– Исса! – окликнул Кахалани араба.
Тот оглянулся. Широкоплечий красавец стоял перед ним, протягивая ему руку. Это выглядело чуть-чуть трогательно и нестерпимо фальшиво. Диаб торопливо пожал протянутую руку и пошел прочь. Добравшись до Разрушенного дома, он подошел к восточному углу, отсчитал восемь камней кладки от края, вытащил из едва заметной трещинки в камне длинный нож с особо твердым лезвием и поддел этим лезвием верхний камень. Камень, оказавшийся всего лишь куском плитки в форме корыта, отлетел в сторону, и обнажился кусок водосточной трубы, со всех сторон обложенный камнями. Диаб вынул трубу, а из трубы – трофейный «узи», который он в этот, издавна лишь одному ему известный, тайник спрятал перед тем, как отправиться на плато, к евреям. Теперь он готов к встрече с Мазузом. Шансов, правда, остаться живым после этой встречи – один из десяти... но лучшего расклада все равно не предвидится.
Диаб распрямил спину. Надо идти. Ах да, замаскировать тайник! Он быстро запихнул трубу на место и стал устанавливать камни так, будто они схвачены раствором. Но что это? О великий Аллах! Этого не может быть. Чудо на бис? Тогда, в особняке Мазуза, это уже казалось невероятным, но чтобы второй раз бурого в красную точку гиндукушского клопа еще раз увидеть здесь, в Палестине – это вообще с ума сойти можно! Диаб протянул руку и осторожно, двумя пальцами, взял насекомое. Клоп беспомощно засучил лапками. Куда бы его положить? Ничего, напоминающего коробочку, в распоряжении Диаба не оказалось, и он, тщетно обшарив взором окрестности, так и двинулся в родную деревню с автоматом на плече и с клопом в поднятом кулаке. Причем кулак он не мог сильно сжимать, чтобы не покалечить пленника и целым донести его до заветной булавки, поэтому он ясно ощущал, как тот мечется по своей темнице. А вон и хохолок травы, где он выпустил гусеницу. Интересно, как она там. Забыв на секунду о сокровище, зажатом в его руке, Диаб завернул посмотреть, что стало с освобожденной красавицей.
Папоротник был пуст. Отправилась, небось, окукливаться себе, чтобы потом расправить сетчатые крылья и махать длинными хвостами. В награду, в награду за это доброе дело Аллах послал ему гиндукушского клопа! Озаренный счастьем, Диаб бросил взгляд на собственный кулак, в котором скрывалась драгоценная ноша. Аллах подарил ему это открытие! Аллах и защитит его от Шихаби! Скоро, о, скоро весь научный мир узнает имя молодого талантливого палестинца Иссы Диаба, нашедшего и описавшего...Прежде чем отправиться на переговоры с евреями, он отправил своих бойцов домой в обход плато Иблиса, чтобы не пришлось бедолагам дефилировать под дулами ЦАХАЛовских «эм-шестнадцать». Теперь же не было никакой необходимости огибать его. Скалы, откуда два часа назад на него были направлены десятки автоматов и снайперских винтовок, теперь вновь были пусты. Но, оказавшись посреди плато, Диаб снова ощутил себя гладиатором на арене, только в отличие от древних гладиаторов, меч он приставлял не к чьему-то, а к своему собственному горлу, и с особым трепетом обводил взором ряды зрителей в ожидании пальца, обращенного вниз. А потом он вспомнил сползающих со скал израильских солдат – вовсе не страшных, даже немного неуклюжих после полуторасуточного, как потом, дорогой, выяснилось, торчания на камнях, улыбающихся, облегченно вздыхающих, утирающих пот со лба. Небось сейчас развалились там на койках. А кто-нибудь чай пьет. А этот, широкоплечий, с девичьим лицом, молится, небось, за него, Диаба. Не душой молится, головой понимает – обязан. Клопик опять закопошился в кулаке. Вот если бы можно было сфотографировать его да выпустить. Да кто ж поверит, пока не представишь умерщвленный экземпляр? Снова перед глазами возникло лицо израильского офицера с лицом оливкового цвета, жгуче-черными глазами, как у арабской девушки, и нежным рисунком губ. Диаб развернулся и зашагал обратно. Вернулся к зеленому хохолку свободы, присел на корточки и, разжав руку, опустил клопа на тот самый стебель папоротника, по которому три часа назад в светлое будущее ушла гусеница. Внезапная мысль осветила его. Пока клоп соображал, где он оказался и что ему в этой ситуации делать, Диаб вытащил мобильный телефон и сфотографировал насекомое. Тут клоп оклемался, вильнул острой попой и, сверкая красными точками, потрусил по стеблю. Человек поднялся и зашагал своей дорогой. Кто только не мечтал, что это утро станет утром его великой победы – и Коби, и Мазуз, и Фарук. А победил – Исса Диаб.
* * *
«Благословен судья праведный!» Эту фразу произносят евреи, когда узнают о смерти кого-то из близких.– Благословен судья праведный! – произнес рав Фельдман, и Эван впервые в жизни увидел, как по щеке вожака поселенцев сползает слеза, словно одинокая дождинка по предзакатному небосклону. Когда ночью Эван звонил раву Фельдману, чтобы поведать о странных группах арабов, продефилировавших мимо синагоги, тому даже в голову не пришло спрашивать, где Натан, как он себя чувствует. Предстоял бой. И только сейчас Эван все ему рассказал.
– ...И вот я здесь, а его больше нет, – закончил свое повествование Эван. – Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, я самый большой преступник из всех, кто когда-то жили на земле.
– Почему же это ты самый большой преступник на свете? – хриплым голосом спросил рав Фельдман.
– Потому что мою жизнь он спас, а я спасти его не смог.
Рав Фельдман ничего не сказал. Положил Эвану руки на плечи, притянул к себе, потом резко повернулся и зашагал к своим. А те сидели на травке вперемешку с солдатами, которые еще не очень пришли в себя, но с удовольствием общались с неожиданными спасителями. Губошлепый Менахем нашел такого же губошлепого солдатика и теперь что-то с увлечением ему рассказывал, оседлавши лежащее у дороги бревно и вытянув гигантские ноги в сандалиях. Амихай Гиат встретил знакомого, и не просто знакомого, а будущего родственника – брата девушки, с которой у него намечался шидух, художницы, как и он. В отличие от предыдущей пары, эти были ничуть друг на друга не похожи – черноволосый поселенец, копия отца, если не считать глаз Амихая Фельдмана, и белобрысый солдат. Если сестра похожа на брата, то вкусами жених явно тоже пошел в отца. Впрочем, оба парня были в совершенно одинаковых кипах – белых, с голубой каймой по краям и голубой звездой Давида на самой макушке. Иегуда Кагарлицкий выискал русскоязычного милуимника, уже известного читателю Сашу-Ашера. Знакомы раньше они не были, но друг о друге слышали довольно много. Кто же среди русскоязычных вязаных кип не знает о знаменитом лютнисте Ашере и о создателе школы-интерната для русскоязычных подростков в поселении Канфей-Шомрон Иегуде Кагарлицком!
На бугорочке, застеленном голубой клеенкой, наличествовали традиционный для беседы двух россиян пяток бутылок пива и пара миниатюрных баночек дорогой для русского сердца (и кошелька) красной икры, которою они это дело закусывали. Окрестные израильтяне, в форме и без, лишь пожимали плечами, поражаясь, откуда все это взялось у поселенца, захватившего в дальний поход лишь самое необходимое, и солдата, уже месяц сидевшего без увольнительных. Они были бы еще больше изумлены, узнав, что не далее как несколько часов назад Ашер в одиночку докончил последнюю бутылку «Абсолюта», благодаря которой оказался единственным, на кого не подействовал саудовский CS, вследствие чего была отбита арабская лобовая атака и выиграны драгоценные минуты до подхода поселенцев.
