— Да, но «болезнь святого натрия»! — вырвалось у Джантара в мгновенном ознобе от мысли, чем могло кончиться. — Это же полный абсурд! И ты решился спросить о таком? И он видел ваше извещение?
— Нет, лишь попросил кое-что подсказать мне по самому оформлению документов. А вообще в такой неразберихе — кто что будет проверять? Увезли от них заразных больных, и ладно…
— А эта твоя одежда! — вдруг спохватилась Фиар. — Где ты её взял? Можем мы быть уверены, что действительно не заражена или не отравлена? Это же как-никак морг!
— Но это у них организовано чётко, — ответил Донот. — Отдельно — чистая одежда, для обычных похорон, отдельно — заразная, для закрытых гробов или сожжения. Я ту, безопасную, и взял. А форма кого-то из сотрудников — вовсе прямо из прачечной. Нашёл сложенной в шкафу… Правда, потом где-то оставил — её же носят только в больнице, или в специальном медицинском транспорте. A с этой одеждой — неприятно, но что делать… Какой из меня «взрослый сопровождающий» без неё? А так я, уже в качестве сопровождающего, обратился к первому попавшемуся водителю — правда, риск был и тут, но он мне поверил — и все разместились в автобусе, а я ещё вернулся в больницу, навести справки о вас. Но говорю же: полная неразбериха, никакого учёта, кто где может быть! И пошёл по всем этажам с каким-то санитаром… Вот это, наверно, был самый рискованным момент. Заглядывали во все кабинеты — а их около сотни, нас спрашивали: «В чём дело?», мы отвечали: у тех, кого ищем, был контакт с инфекцией… Эти вооружённые дебилы сами пугались — но стоило кому-то что-то заподозрить… И, не найдя вас, поехали по домам: думали, хоть родители знают, где вас искать. Сперва на новую окраину, за Минакри, Итагаро, Талиром — а там прямо в квартирах дежурят солдаты, ждут, когда кто вернётся! Родители — сами в растерянности, ничего объяснить не могут. И я не мог при солдатах раскрыться перед ними, а узнали ли они меня в таком облачении — не уверен. Разве что по перечислению ваших имён догадались… И уже оттуда — поехали на вашу окраину…
— У моего дома ещё ненадолго останавливались, — напомнил Ратона. — Ho не рискнули подняться, чтобы объяснить моей бабушке, где я и что со мной. Сообразили: и там дежурит солдат. Наверно, везде, где кого-то не нашли…
— И всё же, сколько их нужно для этого… — напряжённо ответил Итагаро из кабины, вводя автобус в очередной поворот. — Или у себя дома этой ночью мало кого не было…
— Но что это вообще? — спросил Джантар. — Каких масштабов, чем вызвано, как объясняют?
— Думаешь, я понял? — ответил Донот. — Слухи страшные — но только слухи. А так — похоже, и большинства людей не коснулось, взрослые ходят по улицам, как ни в чём не бывало. И по местной трансляции — она кое-где была включена — всё то же самое: дети избалованы, им слишком легко живётся, не приходится работать, как взрослым в их детстве; а те, бедные, несчастные, чего-то не имели, не могли себе позволить, что-то им не позволяли родители, но они их уважали, слушались, и так далее. Обычный набор. Только уже — на фоне облав, стрельбы, побоев, погрузки раненых…
— И на любое злодеяние — найдётся подонок, чтобы его приветствовать, — не сдержал гнева и отвращения Лартаяу. — Ну, и чего такого не имели, что ещё дать им, чтобы наконец подавились? Когда в них просто нет чего-то человеческого, это нелюди, скоты с зияющей пустотой там, где оно должно быть?
— Слушайте, у вас планы не изменились? — вмешался в разговор кто-то из «конвоиров» (спросив, естественно, по-лоруански). — О чём-то говорите, а мы не понимаем…
— Просто делимся впечатлениями, — объяснил Донот тоже по-лоруански. — А это удобнее на родном языке… Да, а выезд из города хоть скоро? — почему-то тоже по-лоруански продолжил он. — В пригородах, похоже, отключен свет, я их не вижу…
— И я веду автобус так медленно, — тоже по-лоруански ответил Итагаро. — Надо же сперва освоиться. А свет действительно отключен. Но я понял, о чём ты… Да, будет пост дорожной полиции на самом выезде из города. Уже вижу отсюда — он только один и светится. На всякий случай приготовь бумаги. Хотя обычные рейсовые автобусы раньше не останавливали, но — раньше…
— Так, вот они, — уже по-хафтонгски ответил Донот, включив фонарик, и что-то перебирая в сумке. — Но тебе, Лартаяу, придётся сесть справа сзади — слева у нас «конвой»… Итагаро, уже справляешься сам?
— Пока справляюсь, — ответил Итагаро. — Но дальше, на горной дороге… Нужен более опытный водитель…
— Думаю, там смогу заменить тебя. Всё время смотрел, и мысленно повторял движения… Но пока главное — проехать пост, — продолжал Лартаяу, уже направляясь в конец автобуса. — И если там кто-то не поверит, что тебе чуть за 20…
— А ты ещё моложе, — ответил Итагаро. — Мне всего 15, тебе — и того нет. Хотя что-то менять уже поздно… Да, подожди, — спохватился он, — я ещё ни разу не тормозил! Не считая ту аварию…
Эти слова заставили Джантара ещё более напрячься — но автобус уже чуть резко тормознул и встал. Впереди за лобовым стеклом, в сверкающей россыпи дождевых капель, виднелся синевато освещённый изнутри куб полицейского поста, от которого их отделяла растянувшаяся на внушительное расстояние колонна автомобилей (где прямо перед ними оказался точно такой же, действительно рейсовый автобус местного сельского маршрута). И тут в душу Джантара вновь стала закрадываться тяжёлая, тупая тревога, которой он уже не ощущал такое-то время. Ведь до сих пор: пока шли к автобусу, изображая конвой заразных больных, ехали через невидимые во тьме пригородные посёлки — от них что-то зависело, требовались активные действия; а теперь, в хвосте очереди автомобилей, ожидающих возможности выехать из города — и их роль стала пассивной, выжидательной. И никакого определённого предчувствия, как всё пойдёт дальше, почему-то не было…
Вот именно: предчувствия… В самом деле: как получилось, что одни предчувствия будто оказались сильнее других — и все сомнения были отброшены, и единый порыв тут же сразу и оформился в этот вдруг, стремительно созревший план действий? И все возможные последствия — оказались как бы за кадром?..
И вновь что-то заставило Джантара мысленно оглянуться — как в тот вечер, во дворе дома Лартаяу. Когда он ещё только размышлял над всем тем, что потом сделали, когда оно было ещё впереди… И правда: будто что-то подтолкнуло их к действиям, но не предостерегло о возможных результатах! И теперь — не они ли в итоге стали, пусть невольными, виновниками этого безумия, и страданий ни в чём не повинных людей? Будто некто или нечто — хотело, чтобы они зачем-то добыли запись безо всякой мысли о последствиях; чтобы их подхватило и понесло тем порывом — и они даже не подумали, кому и чего это может стоить! И потом вся вина досталась бы на их долю…
Но это — только чувство, образ. Никто ни на что их не толкал, они всё придумали и всё сделали сами. Человек — не безвольная игрушка своих предчувствий. Он может что-то ощущать, у него бывают видения, восприятия — но выбор он делает сам…
И — стало быть, во всех последствиях виноваты сами? И нет даже оправдания тем, что казалось, будто было предчувствие? И… возможно, самого предчувствия — не было? Просто они так увлеклись внезапной идеей, тайной — и вот результат?
Джантар почувствовал: тупое отчаяние всё более овладевает им, словно захватывая изнутри — и он теряет контроль над собой, своими мыслями и действиями. Ещё немного — и он будет сломлен тяжестью их общей вины перед всеми, кто из-за их интереса к тайне оказались отданы на произвол «исполняющих долг» вооружённых подонков… В самом деле: пусть они не представляли конкретно таких последствий — но кому и следовало по возможности всё продумать и предвидеть, если не им?..
Или это вновь просто депрессия? Результат переутомления, перенапряжения всех этих дней, так остро сказавшийся в момент ожидания, когда от них ничего не зависело? По крайней мере — от него, Джантара? Активная роль могла быть разве что у Итагаро, сидящего в водительской кабине, и Донота, изображающего взрослого врача, а ему, Джантару, оставалось одно — ждать… И то, если бы возникла ситуация, когда пришлось бы обороняться, используя свои способности (и хоть бы не оружие!) — что мог бы сделать он сам, при своей физической слабости, и cпocобности лишь к ясновидению? Которая, кстати, и не подсказала ему такого хода событий, не предостерегла от страшной ошибки, которую они сделали?
Чувства собственной беспомощности, отчаяния, тревоги, страха — как-то все вместе с новой силой нахлынули на него. Хотя и тут он наверняка справился бы с ними — если бы не чувство вины. И пусть умом он понимал, что нет достаточно убедительных доказательств этому — оно продолжало разрастаться, угрожая стать сильнее всяких доводов разума, и становилось всё труднее сдерживать его в себе. И лишь мысль, что, поддавшись, уступив этому чувству, он подверг бы опасности не только себя — ещё помогала держаться, не впадая в отчаяние… И тут же он понимал: не будь перед ними сейчас серьёзных проблем и даже, возможно, опасности — в виде полицейских, проверяющих документы у водителя одного из автомобилей пока далеко впереди — чувство вины накинулось бы на него с совсем неодолимой силой…
