а лишь в успокоении, которое всегда тише и дольше, если в крике и величине избавляется большая боль. Маленький там внутри подлез под самое ухо Иосифа и двинул ему кулаком, чтобы не умел никогда обидеть Марию, и Иосиф рассмеялся в своем СНЕ НА ПЕСКЕ, и проснулся. Евреи молча бежали от них, поднимали высоко накидки и пылили прочь, даже не оборачиваясь, ибо поднималось над этими троими некое сияние, подобное миражу в песке, когда вода ломается в круг радуги перед сохнущими жаждой глазами. Евреи бежали и бросали своим бегом песок, но он не летел в троих, а ложился на свое место, и Урию ни разу тоже не тронул, и Урия лежал в яме, довольный и узнавший, что все в порядке, никто не обидел никого, я же всех обманул, вроде боюсь за Марию, вроде ПОЭТОМУ тороплюсь на хорошую прямую дорогу, эх-хе-хе, просто мне время пришло устать, и я его ловко позвал к ответу, как ОЧЕНЬ СТАРАЯ змея, когда приходило время рождаться Эдипу; наша смерть должна помочь этим новым, и хорошо, что я сумел в срок. Иосиф подошел и обнял Урию к себе спеленать до гроба, а Мария пошла с Сыном вперед, и Иосиф с Урией ей след в след.
Глава тринадцатая
Тотем
Я Ну что ты, Фома, ну что? Что с тобой, Фома, что с тобой?
ФОМА…
Я…
Мы сидим и молчим долго, как когда-то у моего порога, когда он пришел звать на суд, он опустил голову в снег, как когда-то на кладбище, боже мой, неужели у меня никогда не устанет память все это вновь и вновь ЕЩЕ вспоминать? Мы сидели внутри его дома, по ту сторону СТЕНЫ, потому что из-за холодов что-то сломалось в механизме ВХОДА, или просто застыла смазка, а хорошего СМАЗЧИКА здесь в Игнатовском не было, потому что не было больших парков для отдыха с веселительными колесами, которые есть в значительных городах. Веселые люди проносили туда и сюда кресты, но если осенью это делалось неторопливо и уверенно, то сейчас пробегалось в суете мороза и снега. Мы сидели у костра, который Фома разложил из своего креста, молчание наше темнело синевой под глазами, огонь двигался живым в мертвом покое стены. Фома иногда, не поднимая головы от снега, тянул к огню руки, но не донося их, разводил в стороны, словно забывал, зачем двигал их только что, или плыл, как когда-то его отчим.
ФОМА…
Я…
ФОМА Вот мы сидим с тобой у огня, который я разложил из своего креста, потому что он уже не понадобился женщине Вере, учительнице Вере, которую мы с утра хоронили. Вот мы с тобой играем во всякие игры, ты играешь в меня, я в Эдипа, ты в Марию и в змей, я в Хаи, вечно крутим мы с тобой эту ленту мистерии, а однажды и нам придется стать серьезными, как вот Вера, когда разбегутся прочь все зрители; э, конечно, мы не раз говорили об этом, и не одного клоуна отпустил уже я пастырем, я все это знаю, но вот она, почему ей сделали так нестерпимо больно, что она сошла с ума и умерла потом? Или она сама так себя ОБИДЕЛА?
Она была учителем в сельской школе, кончила техникум, вернулась работать в село, откуда уезжала учиться. Потом полюбила одного городского человека, который забрел к ним неизвестно откуда, покорного, но детей не ждущего, потому что вроде пришел умереть. Она хотела ребенка и он ушел от нее, а месяца через три она во сне увидела солнце, а утром его принесли к порогу мертвым. С этой ночи у нее стал расти живот, начались тошноты, словом, все говорило о беременности, но она не ЗНАЛА мужчин все эти три месяца. Наш врач здесь говорил об этом, как об обычной внушенной истерической беременности, абсолютно правомочной по всем нашим материалистическим статусам. Она пошла к фельдшерице, та подтвердила беременность, НО ОНА ЖЕ НЕ ЗНАЛА МУЖЧИНЫ, она очень-очень перепугалась, рассказала обо всем единой своей бабке, оставшейся от войны. Та сказала, что Вера носит в себе нового бога, что все уже давно ждут. К их дому стали стекаться верующие, немощные и больные, местная милиция загоняла их в окрестные леса, но они не уходили, а ждали. Тогда вызвали в район Веру, и стали требовать, чтобы она созналась в грехе, который ей естественно скрывать, потому что только похоронила она прежнего, которого любила. Но Вера не делала этого, и сказать ТАК про себя не могла. Тогда ее били несколько раз, пока живот не опустился. Верующим было объявлено, что Вера созналась в обмане, они разошлись, а Вера попала к нам, потому что сильно забилась тогда в припадке, да так все и сидела, закрывая свой живот от ударов, сидела и СМОТРЕЛА НА СВОЙ ЖИВОТ. Потом тихо умерла.
Мне не до игр сегодня, творец мой, хотя я знаю, что они серьезны и нужны, быть может, как раз для того, чтобы не было больше таких историй с молоденькими учительницами.
Я Да, Фома, ты иди к себе, вам о чем-то звонят, а я посижу здесь у огня немного.
Глава четырнадцатая
Веселые параграфы
§ 9.
Английский физиолог Грей Уолтер, один из отцов электроэнцефалографического знакомства с живым мозгом пишет следующее: «Если наложить электроды на живот женщины с 8-ми месячной беременностью, при движении головки плода вблизи места наложения всегда можно зарегистрировать МЕДЛЕННЫЕ дельта-волны. Мы можем предположить, что плод, созревающий в чреве матери, по мере приближения к сроку родов исчерпывает РЕСУРСЫ СВОЕГО ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО МЕСТОПРЕБЫВАНИЯ. Судорожные потягивания и подергивания плода есть свидетельство отставания кислородного снабжения от его потребностей. По мере роста этот дефицит возрастает, а вместе с ним — и небольшие судороги. Они усиливаются до тех пор, пока в предписанный срок полузадохшийся ребенок не проложит себе путь к свободе или бедствию». Такова, собственно, запись акта рождения в мир.
§ 10.
И далее:
«Умирающий мозг спокоен. По мере того, как кровь, достигающая его, приносит все меньше и меньше кислорода, одновременно с затемнением сознания появляются немногочисленные МЕДЛЕННЫЕ волны. Они увеличиваются по амплитуде, затем постепенно идут на убыль, а вместе с ними исчезает и организация личности. СТРАННЫМ ОБРАЗОМ кора больших полушарий и подчиненные ей узлы плохо защищены от недостатка кислорода. Это ахиллесова пята мозга».
Это, собственно, запись акта смерти, смерти человека размышляющего.
§ 11.
Итак,
